Молчун прошлепал босыми ногами по истертому до прозрачности в некоторых местах линолеуму и, попробовав ногой воду, ловко соскочил в бочку, сверкнув при этом голыми мускулистыми ягодицами.
– Будет остывать, – сказал ему Красавицкий, – махни рукой, добавим горячей.
Молчун кивнул и, погрузившись в горячую воду по подбородок, невольно расплылся в улыбке, а Сергеев подумал, что, наверное, это была первая ванна в его жизни. От этой мысли его накрыла такая волна нежности к этому смуглому, худому парнишке, с телом, покрытым шрамами, более подходящими опытному гладиатору, чем юнцу, что Михаил едва не задохнулся.
– Головко уже пару лет пытался поиграть в Макаренко, – произнес Красавицкий извиняющимся тоном. – Все ему хотелось открыть путь к светлому будущему грядущим поколениям.
– Ну, честно говоря, Тимур это начинание поддерживал, – добавила Говорова, стряхивая пепел в консервную банку. – По крайней мере, на начальном этапе.
– Было дело, – признал Тимур и опять потер в смущении подбородок.
Михаил прошел к своей бочке. Вода была горячей, самую малость отдающей химикатами, но все равно восхитительной.
Окунувшись, Сергеев уже через четверть секунды почувствовал, что засыпает. Он запрокинул голову, коснувшись затылком воды, и осторожно пошевелил пальцами ног. Сон наваливался на него с упорством туга-душителя, оседлавшего свою жертву. Под веками зудело, словно глаза засыпали крупным песком. Он рывком погрузился под воду и вынырнул, отфыркиваясь. Это чуть-чуть помогло.
– В общем, – продолжил Красавицкий, – ты же знаешь, что мы привечаем всех, кто приходит. Лишь бы правила выполняли. Никто без работы не остается. Лишних здесь нет – каждый человек на счету. Чего мне было возражать? Тем более, ты же знаешь Борьку, он мертвого уговорит.
– Короче говоря, – Говорова с силой раздавила окурок о край банки, – он собрал детей со всей округи. Дети как дети. Гринберг их от лишая лечил, от фурункулеза. Вшей повывели. Две бывшие училки из наших начали их учить уму-разуму. Из десятка ребят только двое читать могли. По слогам, правда, но тут не до жиру. И тут, мать бы ее безымянную так, черт принес эту девчонку. Мне она сразу не глянулась – на кошку бесшерстную похожа чем-то. У моей соседки до потопа жила такая – египтянка, кажется.
– Ну ты уж не преувеличивай, – попросил Красавицкий, – волосы у нее были.
– Я не сказала, что волос не было. Знаешь, Сергеев, в движении это было, в грации ее. Вот такая вот дистрофичная лысая кошка с хвостом, как у крысы, только длиннее. Погладить противно, и все про себя думаешь, кто ж это так тебя обстриг, милая? Мне бы на татуировки глянуть – мужики, понятно, стесняются. Ей лет четырнадцать-пятнадцать, как она говорит, а формы уже на все двадцать пять – какие уж тут мужики на осмотре!
Она покачала головой, нашла в кармане пачку сигарет, вытряхнула оттуда одну и прикурила от зажигалки, сделанной из гильзы автоматного патрона.
– Она была, – спросил Сергеев, косясь на внимательно прислушивающегося к разговору Молчуна, голова которого торчала из соседней бочки, – дитя Капища?
Красавицкий глубоко вздохнул и развел руками в стороны.
– Точно, – сказала Говорова. – Бинго, Сергеев!
– Ты много куришь, Ира, – внезапно строго заявил Тимур, глядя на Говорову.
Ирина Константиновна хрипловато рассмеялась и, прищурившись, с иронией посмотрела на Красавицкого через сизый табачный дымок.
– Мне рака бояться? Или эмфиземы легких? Ты, Тимурчик, выбери мне смертушку, и я буду знать, чего бояться. А так – на хера мне это счастье? Того бойся, сего бойся… Мы с тобой троих на этой неделе похоронили. И еще пара на подходе. Завтра подхвачу лихорадку – и в дамки. А там не курят. Антибиотики нам нужны, Миша, – она повернулась к Сергееву и продолжила: – Новые нужны, годные. На старые уже ни одна хрень не реагирует.
– Мутагенность страшная, – подтвердил Красавицкий. – А что ты хотел при таком уровне радиации?
Сергеев от микробов не хотел ничего. Только чтобы его с Молчуном они не трогали. Но он понимал, что важнее работы для этих четверых врачей ничего нет и думают они о проблемах Госпиталя днем и ночью. Когда закончится перевязочный материал? Что с нитками? Сколько йода осталось? А антибиотиков? Они могли говорить об этом до бесконечности – Сергеев не раз и не два слушал такие вот стихийно возникающие оперативки. На какую бы тему не шел разговор, он неизменно сворачивал на профессиональные интересы.
– Ну, в общем, – Говорова вздохнула, глубоко, словно продувала легкие перед погружением, – кто такие дети Капища, ты и без меня знаешь. И для чего их в мир посылают – тоже. У нас неприятности начались через пару недель, только мы, к сожалению, их не сразу заметили. И не до того было, и, если честно, Миша, наверное, расслабились.
Кто такие дети Капища и для чего жрецы рассылали их в разные стороны, Сергеев знал не понаслышке. Когда на Севере начали только появляться слухи об идолопоклонниках – такие смутные слухи, ничего конкретного, просто кто-то что-то видел, что-то слышал или беседовал с тем, кто видел и слышал, Михаил поставил для себя жирную отметку в памяти. Не то чтобы сразу поверил в человеческие жертвоприношения, в грубо вырубленных деревянных и каменных идолов, с губами, вымазанными человеческой кровью и ожерельями из внутренностей и зубов на шее, – отдавало это все бульварщиной и мракобесием, даже с учетом той жути, которая творилась на Ничьей Земле со времен потопа.
Сергеев был достаточно скептичен, для того чтобы воспринимать как правду все то, о чем говорили в поселениях. Ничего сверхъестественного в Зоне не творилось, а все, что принимали за нечто фантастическое, на деле оказывалось вполне объяснимым с точки зрения банального материализма.
Сергеев всегда был твердо уверен, что за любой пакостью, которая может случиться или уже случилась в мире, стоят люди или последствия человеческой деятельности, а не вселенские темные силы, и пока ни разу не ошибся. В смутное время всегда появляется огромное количество кликуш, жуликов-чудотворцев, разных там экстрасенсов и представителей новых церквей. В принципе, его старый знакомец Равви-Бондарев использовал тот же самый трюк: предоставив нуждающимся кров, защиту сообщества, объединил их под знаменами старой, как мир, но мало популярной в здешних местах религии.
Причем исказил он ее постулаты под свои потребности так, что любого правоверного иудея хватил бы удар от полковничьих тезисов и сентенций. Но действия Бондарева для его людей и в целом для ЗСВ были со знаком плюс – тут сомнений не было. А вот то, что делали жрецы Капища… Тут вопрос был посложнее.
Сергеев разбирался в язычестве, как всем известное животное в апельсинах, – ну, не было у него в жизни такого интереса, хотя невеждой он не был. И специфика работы, и самолюбие быть неучем не позволяли.
Услышав о творящихся на Севере делах, он по старой привычке попытался накопать хотя бы немного информации о виновниках происходящего. И тут же столкнулся с проблемой. Если об иудаизме, который выбрал для организации общины Бондарев, знали, пусть в общих чертах, достаточное количество людей, то о язычестве, проповедуемом Капищем, почти никто.
