В песок!
Сергеев встал и, припадая на больную ногу, зашагал к кораблю, неловкий, как раненый андроид из фильма Ридли Скотта. Песок. Он ошибся в своих расчетах. Когда-то здесь было устье реки, и в него штормом загнало судно. Потом вода ушла, а корабль остался на вечном приколе. Стоимость операции по его спасению во много раз превышала стоимость самого танкера – такое случается сплошь и рядом, и попавшие в беду корабли оставляют умирать. Он стоял здесь многие годы, врастая в песок, ветшая и ржавея, и если его не разрежут на металлолом, будет стоять, пока не рассыплется в труху.
Сергеев сделал еще шаг по красной, твердой, как камень, земле, и заковылял по крупному, того же, что и почва, красновато-серого оттенка, песку.
Стоящий здесь корабль означал, что до побережья осталось всего ничего – от силы с десяток километров, а не пятьдесят, как Михаил предполагал, когда они снижались. Они были северо-западнее Джибути, неподалеку от мятежной провинции Эритреи и их бегство вовсе не кончилось благополучно. Оно только начиналось. Тем более что Сергеев прятаться не собирался.
Он стоял на вершине покатой песчаной дюны и смотрел на многомильный «пляж», протянувшийся перед ним до самого океана. Океан был там, впереди, где ультрамариновое африканское небо становилось еще синее и оттеняло белые мазки перьевых облаков – дыхание огромного зеркала воды чувствовалось даже на этом расстоянии.
Сергеев сел и захватив полную пригоршню крупного, как кристаллы каменной соли, песка, пропустил его между пальцами. Песчинки с громким шорохом стекли с ладони. Хасан опустился рядом и устроился поудобнее, охватив колени.
Они молчали. Было слышно, как у автомобиля кряхтит и постанывает истрепанный Базилевич. Если бы не этот звук, тишина была бы абсолютной.
В кармане хаки Михаил обнаружил раздавленную пачку сигарет. Зажигалка нашлась у Хасана, и они закурили, выпустив в раскаленный воздух струи табачного дыма. Сигареты были полупустые, дешевые, но удовольствия это не портило. Они были живы. Живы.
– Ну, что? – спросил Аль-Фахри. – Теперь на север?
Сергеев кивнул и облизнул пересохшие губы шершавым, как рашпиль, языком.
– На север, Хасан. Мы встретим их в порту…
– Ты не оставишь их в покое, – араб констатировал факт. – Это из-за сына? Из-за женщины?
Михаил снова кивнул.
– Это правильно, – согласился Хасан. – Я бы тоже сделал так.
Он помолчал, сделал несколько затяжек и зарыл окурок в песок у ног.
– Женщина, ребенок, груз – это для тебя теперь вопрос чести. Значит, все усложняется…
Он встал.
– Я посмотрю, сможем ли мы ехать. Дорога предстоит дальняя.
Он сделал несколько шагов к джипу, остановился и сказал через плечо.
– Аллах любит тебя, Сергеев…
– Это точно, – сказал Михаил и сощурился, разыскивая глазами шар солнца. Впереди был не только долгий путь, но и изнуряющая жара. Облегчение наступит только после заката. – Аллах меня любит… И я этому рад, хоть мы и не имеем чести быть друг другу представлены…
Глава 2
Когда-то, очень давно, настолько давно, что теперь это казалось вычитанным в старой книге, Сергеев первый раз искупался в горной реке. Это случилось на Кавказе, неподалеку от Афона, дивного города, нынче выжженного войной до угольев.
Лет ему тогда было шесть… Или, может быть, и шести еще не стукнуло. Не суть важно…
Это было летом, жарким летом. Настолько жарким, что даже в тени дикого орешника, которым густо поросли обрывистые берега холодной, как лед безымянной речушки, плескалась влажная густая духота. Она была полна горячих запахов: пыльной листвы, стремительно зреющей под лучами солнца ежевики, терпкого кизила и крупной перезревшей до предела, сиреневой шелковицы. И только над самой поверхностью несущейся вскачь воды начинало веять прохладой; запахи вымывались, тонули в стремительном, прозрачном потоке, воздух над речушкой становился стерильным, и нестерпимо хотелось напиться. Сделать то, что ни в Москве, ни у тетки в Киеве и в голову бы не пришло – сунуть потное, разгоряченное ходьбой лицо в реку и сделать огромный глоток, ощутив, как кристально чистая ледяная вода обжигает рот, как ломит зубы от снежного холода.
Он так и сделал, опасливо оглянувшись через плечо на мать с отцом, стоявших у самого брода, который им предстояло одолеть. Шагнул в поток, тут же поднявшийся ему до бедер, не удержавшись, наклонился и окунул лицо в воду. Лицо мгновенно закоченело, кожу щек стянуло, свело пальцы на ногах, но он не испугался, а с наслаждением сделал несколько глотков и вынырнул отфыркиваясь.
Отец стоял, приобняв мать за плечи, и оба улыбались, глядя на сына. Они были молодыми, красивыми и совершенно беззаботными – так могли выглядеть только советские отдыхающие с рекламных плакатов объединения профсоюзов, нарисованные художником с тяжелой формой нарушения цветопередачи – загорелая до черноты семейная пара на фоне синего чернильного моря, гор с белыми остроконечными вершинами и белого же корабля. Сергеев и запомнил их такими – мать в легком цветастом платье, в солнцезащитных очках «а-ля Грейс Келли» (стекла были непроглядно темны, но Миша точно знал, что за ними прячутся бархатно-нежные мамины глаза, обрамленные пушистыми ресницами) и волосами, схваченными черепаховым гребнем. А отец в белой рубашке и полотняных брюках, тоже в очках, но они сдвинуты на лоб, и он щурится от яркого света, отчего в углах глаз множатся морщинки. Волосы и брови у отца выгоревшие, особенно брови, и оттого выражение лица кажется слегка изумленным.
Они улыбаются, а маленький Сергеев, не отрывая от них взгляда, разводит руки крестом и падает на спину, в летящий поток. Река подхватывает его упругой влажной ладонью, поднимает на поверхность и стремительно несет прочь от брода. Михаил помнил это восхитительное ощущение полета над каменистым дном, помнил, как немело от ледяного объятия тело и яркие солнечные лучи окунались в белую пену, вскипающую у его лица. Сергеев так и летел бы дальше на этом «полярном экспрессе», но его качнуло близким тяжелым всплеском, сильная, твердая, как железо, рука ухватила поперек и одним рывком вырвала из нежных и смертоносных, как змеиные кольца, водяных объятий.
Потом они с отцом сидели на берегу, раздетые до трусов, от разложенной на камнях одежды поднимался парок, и мама, все еще взволнованная, гладила Мишу по голове…
А рядом шумел и пенился бурунами горный поток: гудел, урчал, скрежетал каменными зубами и вздыхал об упущенной жертве, проваливаясь за поворот. Река петляла меж зарослей, прорезала попавшиеся на пути сады – сады, совсем не похожие на подмосковные или украинские. Там созревал на ветках золотистый и сиренево-пыльный инжир, желтела алыча и на низкорослых кустах среди мелких глянцевых листков издавали слабый горький аромат еще твердые мандарины. Двигаясь дальше, река врывалась в бетонную трубу под железнодорожными путями, испуганно ковыляла через табачное поле, над которым тяжело гудели толстые шмели да пчелы, и, расплескав на прибрежной круглой гальке силу, накопленную в горах, впадала в теплое и чистое море.
