Они были достойны друг друга – прагматичный, жестокий и беспощадный Луций Флавий Сильва и фанатичный, жестокий и беспощадный Элезар бен Яир. У одного из них в распоряжении был Десятый легион, девять тысяч рабов-евреев, осадные машины, огромный опыт и вся мощь Империи за спиной. За спиной у другого – меньше тысячи соратников, включая женщин, детей и стариков, опустошенная страна, оскверненная вера, сотни тысяч погибших соплеменников да старая крепость, построенная самым кровавым и одаренным царем в истории евреев.
Никто из них не отступит. Сильва не уйдет до того, как последний сикарий не будет прибит к кресту. А бен Яир…
«А ведь я знаю, почему ты не ушел, – подумал Иегуда, глядя на Элезара. – Знаю, почему ты не увел людей. Я давно это знал, только боялся себе признаться в том, что знаю. Ты никогда не скажешь мне правды. До самого конца не скажешь правды. До самого конца».
Глава 19
Иудея. Капернаум. 30 год н. э.
Против двоих я бы еще выстоял, но четверо…
– Зачем ты пришел? – спросил Шимон. – Тебя послали?
Я бы не стал врать в любом случае, а зажатый учениками в тесноте овечьего загона – тем более. Обстановка очень способствовала откровенности, но вот только откровенность не означала отсутствие кровопролития.
Я был вооружен сикой, но кто держал сику в руке, тот знает – сика не для боя, а для тихого убийства. И надежды, что опытные бойцы с опасением отнесутся к кривому кинжалу у меня в руках, не было.
Они, конечно, понимали, что, если дело дойдет до схватки, я не буду стоять, как телок, и ждать, пока меня зарежут, и потому неплохо подготовились к возможному бою. Кифа в могучих руках сжимал видавший виды римский гладиус, лезвие которого давно истончилось от многочисленных прикосновений точильного камня.
Братья Боанегросы с непохожими друг на друга, но одинаково свирепыми лицами, держали наготове пилумы. Копьем в загородке не особо поразмахиваешь, но по всему было видно, что сыновья Зевдеевы умеют колоть противника не хуже опытных легионеров.
Стоявший ближе всех ко мне Шимон, вооруженный пугио, обратил его широкое лезвие к себе, вдоль предплечья. Из этой позиции он мог атаковать меня любым из ударов, а разных приемов в его арсенале было много. Я еще помнил, как виртуозно он владеет кинжалом.
Мне не хотелось умирать без вины, среди высохшего овечьего дерьма и пучков обглоданной пыльной травы. Я поднял руки перед собой, показывая всем, что мои ладони пусты, но разве безоружность противника могла остановить сикария, принявшего решение? Меня бы, например, не остановила.
Значит, меня не убили сразу потому, что решили выслушать. Не из гуманности или благих намерений – я слишком долго был одним из них, чтобы верить в сказки о благородстве – скорее уж, чтобы знать, откуда придет опасность, когда меня все-таки прикончат.
– Меня никто не посылал… Я здесь, потому что пришел послушать…
– Пришел из самого Ершалаима, чтобы послушать? – скривил лицо Шимон. – Кто в это поверит? Кто знает о равви там, в столице? Кто? Ты лжешь, Иегуда! Ты всегда, с самой первой минуты мне лгал!
– Неправда. Я и тогда пришел к вам, потому что верил…
– Верил чему? Твои родители были настолько богаты, что не видели разницы между греком, египтянином и римлянином. Разве банкир может быть непримиримым? Для них все были одинаковы! Все, кто мог принести им доход… Ты от того же семени… Сребролюбие у тебя в крови, и ты, как твой отец, будешь делать деньги с кем угодно, лишь бы стать еще богаче!
– Думаю, что это слабый довод, Шимон. Мы жили в Александрии. Жить там и вести дела только с евреями невозможно. Он не занимался политикой, но никогда не отказывал в помощи даже таким, как ты. И я… Он был хорошим человеком. Ты же сам это знаешь… Мне не в чем оправдываться. Не в чем признаваться. Нет за мной никакой вины.
– Я не доверяю тебе…
– Я знаю. Но ты никому не доверяешь!
– Поэтому до сих пор жив.
– Разве то, что ты до сих пор жив, не говорит в мою пользу? Я столько раз мог тебя предать…
Шимон рассмеялся, но невесело, недобро – противным, кашляющим смехом.
– Ты думаешь, что смог бы подобраться настолько близко?
– Я не думаю. Я помню, что мог убить тебя тысячу раз. Но убивал других вместе с тобой и твоими племянниками. Ради нашего общего дела.
– Да, – сказал он, и верхняя губа его задрожала, как у рычащего пса, обнажая крупные желтые зубы. – Я сделал из вас сикариев. А ставший сикарием остается им до смерти. И после нее. И когда один из непримиримых приходит, преодолев сотни стадий, с сикой под кетонетом, это означает одно – он пришел кого-то убить. Кого-то приговоренного. Ты – непримиримый. Ты пришел, и путь твой был не близок. У тебя в рукаве сика. А ты говоришь, что пришел из Ершалаима сам по себе?
– Весть о речах Иешуа разнеслась по многим селениям. Он проповедовал в Вифлееме, Назарете, и Ершалаим слушал его дважды. Он крестит людей водой, как его брат Иоанн. Говорят, что он умеет исцелять недуги. Кое-кто уверен, что ему под силу оживлять умерших. Люди считают, что он машиах… Разве того, что я перечислил, мало, чтобы о нем говорили? Или ты не веришь в силу его слов? Тогда почему ты с ним?
– Не называй его Иешуа, – сказал Кифа с угрозой в голосе. – Называй его равви. Он учитель. Не ровня тебе.
Я посмотрел в его мрачное, заросшее по самые глаза бородой лицо и ответил, стараясь не нарушить хрупкое равновесие, установившееся между нами.
– Я знаю, что он учит в синагоге. Но назову его равви тогда, когда услышу сам. Верю, что он твой учитель, но моим он еще не стал.
Одно неверное слово, движение, взгляд – и все закончится дымящимися кишками на грязной вытоптанной земле. Моими кишками.
– Признайся, – спросил Шимон, – ты пришел причинить ему зло!
Я покачал головой.
– Нет. Я пришел посмотреть на человека, которого люди называют машиахом. Пришел услышать спасителя. Потому что, как и все вы, верю, что он придет, и кончится власть Рима на этой земле. На моей земле, на вашей земле.
– Он машиах, – сказал Кифа с такой убежденностью, что любому, услышавшему его в этот момент, захотелось бы поверить в истинность этих слов. Глаза его сверкнули тусклым фанатичным огнем. – Он настоящий спаситель. Он разгонит легионы Тиберия, он заставит их провалиться под землю, сгореть в небесном пламени! Сам Бог поможет ему, потому что равви – сын его! Сын Божий! Царь Иудейский!
Он почти кричал.
– Вот об этом и говорят в Ершалаиме, – произнес я, обращаясь к Шимону Зелоту. – Что в Капенаруме живет и учит Сын Божий, Царь Иудейский, потомок рода Давидова – машиах-освободитель. Все, как сказано в Писании. Про двенадцать колен Израилевых, что несут людям слово его. Про чудеса исцеления, что он совершает. Да сбудутся пророчества, и восстанет из рабства земля Израиля, когда придет машиах – так говорят в Ершалаиме!
