Я не вошел в дом. Я остался у входа.
Через некоторое время вышел отец. Он звал меня, он что-то говорил мне. Я не запомнил. В памяти зацепилась лишь одна его фраза: «…был мертв и ожил…» Лучше бы он не оживал мне на погибель!
Я не вошел в дом. Пир продолжался без меня. Да и нужен ли был отцу я — еще один раб среди многих? Ему нужен был мой брат, промотавший первую половину имения и явившийся за второй…
Я ушел на сеновал и попытался заснуть, но громкая музыка и пьяные крики отгоняли сон. Я лежал в темноте с открытыми глазами и ненавидел их обоих. Боже мой, как я их ненавидел!
После того как музыка и голоса смолкли, выждав еще не менее часа, я вошел в дом. На длинном столе с остатками пиршества я нашел горящую лампу, полную масла. Взяв ее, я вошел в нашу общую комнату. Мой брат спал на своей кровати со счастливой улыбкой на лице. Я поставил лампу в изголовье и вынул из-за пояса нож.
Он проснулся, не видя ножа в моей руке, сладко потянулся и детским движением, до боли знакомым, потер глаза.
— Брат мой, — улыбнулся он, — я вернулся, брат!
— Зачем? — спросил я, пряча за спину руку с ножом. — Зачем ты вернулся?
Он понял все. Он все прочел в моих глазах. Кем-кем, а уж дураком он не был.
— Я другой теперь, брат, — сказал он, — обними меня.
Говорил он искренно, вернее, искренно лгал. Я не верил ему.
— Тебе всегда было легко обмануть отца, — шепотом произнес я, — но меня тебе не обмануть.
Я занес нож для удара. Глаза его округлились, но он даже не поднял рук, чтобы защититься.
— Брат мой, брат…
Я не стал его слушать. Я ударил его. Потом я вылил из лампы масло и поджег дом. Я ушел, как был, не взяв с собой ни золота, ни даже ножа, так и оставленного мной в сердце брата.
Как я узнал позже, при пожаре вместе с двумя десятками слуг сгорел и отец…
Мужчина смолк. Взгляд его, устремленный прямо перед собой, был бессмысленным и пустым.
Гомбо вышел на воздух. Луна отсутствовала. На черную тайгу падали крупные хлопья снега.
Сколько же лет должно быть этому человеку — три, пять тысяч?
Ему вспомнился Каин с отвергнутыми Господом дарами, Вечный жид… Чушь. Просто еще один ненормальный, коими кишит Срединный мир…
Степан Юрьевич прервал чтение, посмотрел в окно и увидел дорожный знак с перечеркнутой надписью: «Еланцы». До Иркутска еще ехать и ехать…
— Правильно мы остановили шамана, — заметил Юрий Беликов. — Сплошная беллетристика.
— Да уж, на стенограмму допроса не похоже, — усмехнулся Есько.
— Ну скажите, откуда он может знать, что снилось Гомбо Хандагурову без малого сто лет назад?
— Понятия не имею, — ответил «аномальщик», — но все возможно, коли ты умеешь осмысленно ориентироваться в Бардо Сна, когда мы вспоминаем себя настоящего, даже и то, что не снилось нашим мудрецам…
Не обратив внимания на незнакомое слово, Беликов зевнул, потом потянулся, не убирая, впрочем, рук с руля.
— Ладно, читайте дальше, Степан Юрьевич. Все равно делать больше нечего, да и глаза у меня слипаются. Буду слушать, может, хоть не засну по дороге…
Глава 34
БУРЯТСКИЙ ЭДЕМ
95 лет назад. Остров Ольхон
Холод погнал Гомбо обратно в юрту. К его удивлению, мужчины там не оказалось, зато у очага спиной к нему стояла на коленях женщина, подкладывая в очаг березовые поленья. Одета она была в синий бурятский халат, черные густые волосы распущены.
Гомбо остановился на пороге. Жена Дарима?
Опершись разведенными в стороны руками об пол и выгнув спину, женщина склонилась и стала дуть на угли в очаге. В ее движениях появилась кошачья грация, которой Гомбо у жены раньше не замечал. Или все-таки не Дарима?
Неожиданно для него самого возникло желание. Он шагнул вперед, и одновременно с этим огонь вспыхнул и искры полетели к отверстию в крыше юрты. Распущенные волосы женщины должны были бы загореться, но этого не случилось, пламя лишь прикоснулось к ним, не причинив вреда.
Женщина вдруг рассмеялась, встала на ноги и повернулась к вошедшему мужчине. Гомбо узнал ее. Конечно же, она Дарима, его жена. И черты лица, и телосложение точь-в-точь как у нее, даже крошечный, еле заметный шрам на верхней губе Гомбо рассмотрел. Дарима упала в пятилетнем возрасте, шрам остался на всю жизнь…
И в то же время Гомбо был уверен: перед ним другая женщина. А уж когда она заговорила… Нет, тембр голоса был тот же, а вот интонация иной, но главное, что она сказала!
— Здравствуй, Гомбо. Почему ты стоишь на пороге? Проходи, любимый!
Он, однако, попятился. Женщина (он даже мысленно не называл ее женой) обратилась к нему по имени, которое здесь, на Ольхоне, не знал никто. Ведь он назвался Табхаром Зарбаевым! Неужели раскрыт? Его соплеменники не пожелают жить рядом с человеком, над которым нависло проклятие могущественного шамана, а значит, близится новое изгнание…
Стоп! Какое изгнание? Он оказался в заговоренном месте, из которого невозможно уйти, да и прийти сюда невозможно! Тогда как появилась в юрте эта женщина?
— Кто ты? — спросил Гомбо.
— Твоя жена.
— Ты не Дарима! — воскликнул Гомбо. — Ты лжешь!
— Я не Дарима, но я не лгу, Гомбо. Я твоя жена до конца времен.
— Откуда ты знаешь мое имя?!
— Откуда? — Женщина усмехнулась. — Я знаю его с тех самых пор, когда ты пребывал еще в материнской утробе. Это я нашептала его твоим родителям. «Гомбо» означает «хранитель веры», в этом твое предназначение.
Гомбо сделалось страшно, потому что он понял, кто эта женщина. За последние годы он твердо решил вытравить из памяти то, что он был боо. Теперь он хотел одного — спокойного мирного существования, хватит с него шаманских штучек! Они разбудили в молодом человеке самые низменные инстинкты и не принесли в итоге ни радости, ни счастья, сплошные беды и разочарования. Хватит!
— Зачем я тебе? — спросил Гомбо. Несмотря на то что он догадался о ее эфемерной природе, желание не пропало, и женщина этого не заметить не могла, будь она живой или мертвой.
— Я сделаю твою жизнь счастливой, насколько это возможно, — ответила она, отбрасывая в сторону пояс халата. Скоро она его и вовсе сбросила, и под ним не оказалось другой одежды. — Подойди ко мне.
— Лучше помоги мне выбраться из этой ловушки, — попросил Гомбо, с фудом сохраняя самообладание.
— Зачем? — удивилась женщина. — Ты пребываешь не в ловушке, а в раю, в маленьком бурятском Эдеме, созданном тэнфи-небожителями великого Востока для одного тебя!
— Значит, ты посланница черных тэнгри, ненавидящих человеческий род! — догадался наконец Гомбо.
