я вас благодарю
за ваши теплые слова».
Она в ответ: «хрю-хрю».
Я поклонился и ушел,
но помню до сих пор
и эту милую Свинью,
и теплый разговор.
Друзья, я честно говорю,
я жизнь прожил не зря!
Свинья сказала мне: «хрю-хрю»,
а не «хре-хре» и не «хру-хру»,
и даже не «хря-хря»!
Стас рассмеялся.
— Слушай, классное стихотворение, но… — Он вдруг смолк.
— Что «но»? — поинтересовался Артем. — Договаривай!
— Детское оно какое-то.
— Знаешь, кого я считаю своим учителем в поэзии? — спросил Артем и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Даниила Хармса! У него стихи что, тоже детские?
— Ну, в какой-то мере. Мировосприятие ребенка…
— И потом, ты же веселое просил, я и прочел такое. А другие стихи у меня грустные.
— Понял! — захохотал Стас. — О неразделенной любви к Джине Луневой!
— Придурок!
— Сам придурок! Мне, кстати, она тоже нравится.
— А ты ей?
— Вот уедешь ты, Артем, через год в Москву учиться, тогда и увидим, нравлюсь я Джине или нет. Я-то в Иркутске остаюсь…
Возмущенный юноша ничего сказать на это не успел, потому что заиграла мелодия его мобильника, и он ответил сводному брату, который начал разговор сразу с псевдопожара и похищения на усадьбе Шамбуева.
— Юра, ты предлагаешь нам со Стасом не верить своим глазам, потому что все, что мы увидим, может оказаться мороком? — спросил сбитый с толку Артем. — Чему тогда верить?
— Погоди, я передам трубку Степану Юрьевичу, — сказал старший брат. — Я и сам ни черта не понимаю.
Вскоре с парнем говорил уже «аномальщик».
— Артем, скорее всего, у вас тоже случится мнимый пожар, — порадовал он.
— Почему вы так считаете?
— В Новоленино все прошло без сучка и задоринки, так зачем изобретать велосипед? Думаю, новоленинский сценарий повторится полностью.
— Как отличить настоящий пожар от мнимого? — спросил Артем, но тут же сам и предположил: — Наверно, мнимый не обжигает. Как в Хандабае, помните? Пламя было холодным.
— В Хандабае реализовалось проклятие конкретного места, ничто живое и не должно было пострадать, — пояснил Есько. — Здесь все по-другому. Несуществующий огонь будет жечь точно так же, как настоящий. В каком-то смысле он и есть настоящий, если верить в него.
— А погасить его можно? Скажем, водой, песком или из огнетушителя?
— Вряд ли.
— Тогда что нам делать?
— Не верить глазам своим! — торжественно объявил Есько.
Но продекларировать несложно, а вот выполнить…
— Не понимаю, — после паузы сказал растерянный Артем. — Как мы сможем защитить кого-то, если и сами не ориентируемся в ситуации?
«Аномальщик» ответил тоже после паузы, но голосу его уверенности явно недоставало.
— Попробуйте отыскать в себе или во внешнем мире, все равно где, нечто сверхреальное, и с его высоты сделается различимо, морок перед тобой или нет.
— В каком смысле «сверхреальное»? — уточнил Артем.
— Вечное, незыблемое, то, что было, есть и пребудет во веки веков.
Артему захотелось сказать «аминь», но он сдержался и в это же самое мгновений понял, как им со Стасом следует поступить.
— Степан Юрьевич, вы сказали, что камеры слежения не фиксировали новоленинский пожар. Значит, видеокамера будет нашими глазами!
— Не знаю. Вы вполне можете увидеть псевдопожар и на камере, и на экране монитора. Воздействие пойдет на ваш мозг, вот где проблема. Защищать надобно голову, а потому все-таки надежней — вечное и незыблемое и ныне, и присно, и во веки веков…
Артему снова захотелось сказать «аминь», но он снова сдержался. Впрочем, он все равно произнес это слово, когда, попрощавшись с Есько, пересказал разговор Стасу.
— Ну и как нам понимать эти «во веки веков»? — выслушав друга, спросил Стас, но тут же, расхохотавшись, выпалил: — Я знаю, что нам делать!
— Что?
— Молиться! Что еще незыблемого и вечного есть в этом переменчивом, лживом мире? Только Бог!
— Ты верующий? — спросил Артем.
Он был удивлен. Впрочем, все эти декларации на деле могли оказаться неуместной бравадой, хохмой, что, кстати, вполне в стиле его друга.
Но прошла минута, а Стас не отвечал.
— Так верующий ты или нет? Чего молчишь?
Стас заговорил:
— Помнишь у Достоевского в «Братьях Карамазовых»: «Если Бога нет, все можно…»
Говорил он негромко, без характерного для него ерничества. Жаль, Артем в темноте не мог видеть его лица, впрочем, он представлял, каково оно. Серьезного Стаса он видел. Нечасто, но видел.
— Так вот, я уверен, что Бог есть и можно не все, — продолжал Стас. — В отсутствие Всевышнего вся наша жизнь, да и вообще существование Земли и Вселенной теряет смысл. Их больше некому было создать.
— Тебя не устраивает теория Большого Взрыва? — поинтересовался Артем.
— Примерно так все и было. Бесконечно малая точка, из которой возникла Вселенная, и есть Бог.
— Очередное доказательство существования Бога методом от противного, — прокомментировал Артем. — Это все мозги, дружище, и не более того.
— Да, — согласился Стас, — мозги — штука ненадежная, кипящий котел сомнений и противоречий. Головой не уверовать, только сердцем. Когда входишь в храм, читаешь Евангелие, просто смотришь на закат, всем своим существом ощущаешь Его присутствие. И — светло и радостно на душе…
— Счастливый ты, — с завистью проговорил Артем, — а у меня дальше мозгов не движется. Я бы хотел уверовать, понимаю, что жить стало бы легче, появилась бы прочная опора под ногами, но — не могу. Так и бреду по жизни, как по болоту, перепрыгиваю с кочки на кочку… Не я один такой, с отцом говорил — то же самое… Хочешь стихотворение? Оно, правда, не мое, какого-то сибирского поэта, я не запомнил, к сожалению, его имени…
Не дожидаясь согласия, Артем продекламировал:
Исповедуемся попутчицам,
в лучшем случае пьяным друзьям,
второпях, на бегу, как получится,
обходя стороною Храм.
Я не верю в Тебя, не верю я,
но срывается с губ сухих:
помоги моему неверию,
помоги!
Но Тебя, прости, не восславлю я
за случайную радость дышать.
Не дотянется до православия
исковерканная душа.
Двери храма, я знаю, не заперты,
