Что-то шевельнулось в самой глубине сознания. При жизни, точнее, последние пятьсот-шестьсот лет он даже мысли не допускал об убийстве человека… Не так, ЧЕЛОВЕКА!
Пусть все идет так, как должно. Они не в состоянии нарушить его планы, так пусть живут. Довольно бессмысленных смертей! Ни эти люди, ни их предки ни в чем не виноваты перед ним.
— Доброе утро, — начал Есько. — Вы — Валентин Петрович Вереникин?
Тот, кто выглядел как Вереникин, молчал. Улыбался и молчал, пристально глядя в глаза «аномальщика».
«Нет, не этот», — решил он наконец.
— Степан Юрьевич, — вмешался Беликов, — вы, вероятно, забыли, что этот человек болен моторной афазией и говорить не может.
Тот, о ком шла речь, теперь смотрел в глаза следователя.
«И не он».
— Но кивнуть-то он в состоянии, — возмутился Есько. — Сидит, как истукан!
— Тихо! — провозгласил Кронштейн, — С этого момента и до того, как мы выйдем из этой комнаты… если еще выйдем…
Экзорцист посмотрел в глаза бывшего учителя, а тот в его.
«Уж точно не он, — подумал бесноватый, — этот попросту опасен…»
— Если выйдем, — повторил Кронштейн и продолжил уверенно: — Так вот, вы будете молчать и заговорите лишь в том случае, если я вас об этом попрошу!
Он взглянул на Младич, переминающуюся на пороге с бутылкой в руках.
— А вас, мадемуазель, я вообще попрошу покинуть помещение.
Тот, кто выглядел как учитель, перевел взгляд на юную сотрудницу.
«Вот она — то, что нужно!»
Он нашел. Впрочем, он всегда находил то, что искал, как при жизни, так и после нее.
— Марина, Виктор Самуилович прав, оставаться здесь опасно, и вам лучше уйти, — сказал Есько.
— Святую воду кому? — Девушка протянула бутылку, Кронштейн ее взял.
— Спасибо.
— Ждите в машине, — продолжил Есько, — и еще одно, Мариночка, позвоните Федору Барлукову. Пусть он тоже подъедет и ждет вместе с вами.
— Хорошо, Степан Юрьевич. — Младич вышла из квартиры.
Экзорцист прошел на кухню, где наполнил две одинаковые чашки, одну водой из-под крана, в другую плеснул святой воды.
— Зачем вы это делаете? — спросил вошедший следом Беликов.
— Сейчас увидишь.
Кронштейн вернулся в комнату и поставил обе чашки на пол перед бывшим учителем, затем вынул у него изо рта дымящуюся трубку.
— Курить вредно, земляк. Или у вас в аду чем хуже, тем лучше?
— Он там не был, — вмешался Есько.
— А где он, по-твоему, был, на курорте в Сочи? — усмехнулся экзорцист, но тут же и добавил строго: — Степа, я просил молчать.
— Извините…
— Испей, земеля, водицы, — дружелюбно обратился бывший иеромонах к экс-учителю. — Какую хошь чашку бери, да не боись, не отрава!
Мужчина посмотрел сначала на собеседника, потом на чашки. Уверенно взял ту, в которой была налита вода из-под крана, и, сделав глоток, поставил на пол.
— Теперь из другой глотни, не побрезгуй!
Мужчина скрестил руки на груди, опустил голову и закрыл глаза.
— Все ясно. — Экзорцист отставил на подоконник чашку со святой водой, другую протянул Беликову. — Кэп, унеси посуду и сам оставайся на кухне. Ты тоже, Степа, иди, не фиг подсматривать.
Когда они ушли, Кронштейн сел, скрестив ноги, напротив мужчины в полуметре от него. Он долго и пристально разглядывал его лицо, затем прикоснулся к плечу.
— Открой-ка глаза. Не прячь своей черной души мутное зеркало…
Мужчина не пошевелился и глаз не открыл.
— Эх, в храм бы тебя, болезный, да великий чин провести, как положено, после заутрени с семью священниками, ну да ладно, надеюсь, и малым чином обойдемся…
Мужчина продолжал изображать из себя статую Будды, впрочем, поза была не совсем канонической.
— А может, земляк, сам уйдешь? По-доброму?
Мужчина не отреагировал, и экзорцист, сняв с шеи серебряное распятие, поднял его над головой и заговорил вдруг громоподобным басом:
— Именем Иисуса Христа, Бога и Господа нашего, укрепленного заступничеством Непорочной Девы Богородицы Марии, блаженного Михаила Архангела, блаженных апостолов Петра и Павла и всех святых, нечестивый дух Баташулууна Шагланова, покинь тело раба Божия Валентина Вереникина!
Слова не возымели ровно никакого действия. Экзорцист поднялся с пола, взял с подоконника чашку со святой водой и продолжил, потрясая распятием:
— Услышь, Господи, молитву мою. И вопль мой да придет к Тебе! Господь да пребудет с вами! И со духом твоим!
После чего плеснул из чашки в лицо бывшего учителя, который, заревев, как дикий зверь, принялся обтирать воду покрывалом, сорвав его с кровати.
— Что, пидар, не понравилась святая водица? Я тебя, козла драного, в ней сейчас искупаю!
Далее последовала тирада уже и вовсе непечатная.
Продолжая рычать, бесноватый отбросил покрывало. Кожа на его лице вздулась, покраснела и пошла пузырями, словно в лицо плеснули соляной кислотой, а не водой из-под крана с добавлением небольшого количества святой воды. Бесноватый заговорил вдруг, вероятно, на бурятском, очень быстро и без пауз, словно произносил одно-единственное длинное, не имеющее конца слово.
— Залопотал! — обрадовался экзорцист, — Уже хорошо!
Как оказалось, дальше было плохо…
На серванте не первый уже год пылилась большая керамическая ваза, новогодний подарок Нины Павловны любовнику, который, впрочем, его не оценил. Он и до болезни-то относился к подобным излишествам более чем безразлично. Кабы ему подарили хоть черепок от древнегреческой амфоры, он пришел бы в восторг. А современная ваза, зачем она? К цветам, кстати, он был столь же равнодушен.
Словом, этот никому не нужный тяжелый сосуд самопроизвольно сорвался вдруг со своего исконного места, с порядочным ускорением пролетел два с небольшим метра и ударил Виктора Самуиловича Кронштейна по затылку; впрочем, тот, что-то почувствовав, чуть пригнулся, и удар получился скользящим, достаточно болезненным, но не нокаутирующим. Ваза, между тем, срикошетив от крепкого черепа, ударилась о стену и разбилась вдребезги.
Потрогав рану и увидев на пальцах кровь, экзорцист взревел:
— Ах ты, гнида! — и, шагнув вперед, врезал аспиду серебряным крестом по маковке, потом еще раз и еще…
Услышав крик экзорциста, Беликов с Есько покинули кухню и увидели, как Кронштейн, истово матерясь, охаживает распятием бесноватого.
— Вот так, значит, принято на Руси изгонять дьявола? — с усмешкой спросил Беликов.
— Зря смеетесь, Юра, — ответил Есько. — В православии устоявшегося обряда попросту нет, в малом чине, по крайней мере. Кто во что горазд изгаляются. Бывало, во время экзорцизма бесноватого забивали до смерти…
