– Че?!! – спросил Антигон подозрительно.
– Ну как же? Помнится, Меф рассказывал о своем дяде.
Тот рассуждал, что идеальный гость – это гость, который пригласил себя сам и
принес с собой еду. Потом убрался в квартире хозяина, сам с собой поговорил в
конспективном режиме, скромно поцеловал хозяина в щеку, потряс лапку и исчез.
Полное гостевое самообслуживание.
Антигон даже не улыбнулся, лишь неодобрительно фыркнул.
Чувство юмора у кикимора было своеобразным. Его веселили только самые простые
вещи. Если бы Ирка, к примеру, рассказала, как кто-то поймал суккуба и шарахнул
его о стену так, что он проглотил вставную челюсть прежде, чем у него вылетели
мозги, Антигон катался бы от смеха часа полтора. При этом то, что у суккубов
нет ни мозгов, ни вставной челюсти, не смутило бы ценителя здорового юмора.
– Хорошо! Идем! – резко сказала Ирка.
Она спохватилась, что сделала запретное – растревожила душу,
вспомнила момент, связанный с Мефом. И что за ключевая фигура такая в ее жизни
этот Буслаев? В конце концов, когда они начинали общаться, оба были почти дети.
Это сейчас Мефодию почти шестнадцать. Или она, как Антигон, способна любить
лишь тогда, когда ей дадут морального пинка?
Любовь не милиция. Она не входит без стука. Вылетать же она
должна со звуком, тем самым деликатно предупредив о своем уходе. Да только вот
эта проклятая любовь все никак не хотела вылетать, во всяком случае, из сердца
Ирки со всеми его коронарными предсердиями, артериями и желудочками.
Одно хорошо – псов у подъезда уже не было. Оставшаяся без
вожака стая разбежалась по своим собачьим делам. Ирка испытала хоть небольшое,
но облегчение.
* * *
Война света и мрака имеет затяжной вялотекущий характер, как
хронический зимний насморк. С одной стороны, у тебя как будто нет рабочих дней.
С другой – нет и выходных. Каждую секунду в спину тебе могут вогнать нож или ты
сам насадишь кого-то на копье. В то же время бывают недели, когда ты никому не
нужен и просто шатаешься по городу, не слишком представляя, как убить время.
Вот и у Ирки в тот день не было никаких особенных дел.
Никто, заламывая руки, не молил о помощи. Никто не наступал, сомкнув ряды. Даже
комиссионеры шныряли где-то поодаль, держась более людных мест.
Ирка вышла от Бабани и остановилась, соображая, куда ей
пойти. В Серебряный Бор к Багрову? Вернуться в «Приют валькирий»? Или все же
стоит исполнить не то чтобы заветную, но мечту: телепортироваться на Оку и
искупаться?
Москва томилась от зноя. Воробьи купались в лужах. Кошки,
поджав лапы, прятались под машинами. По асфальтовой дорожке перед домом
прохаживался молоденький влюбленный в сером пиджачке и тоскливо смотрел на
мобильник, пытаясь сообразить: одиннадцать утра – это рано или не рано для
звонка девушке.
Мысли его прыгали с кочки на кочку примерно в таком
направлении.
Допустим, она уже встала, но в хорошем ли она настроении? С
другой стороны, если он позвонит в двенадцать, не будет ли это уже поздно?
Вдруг она за это время уйдет, полюбит другого или отравится от тоски, выпив
жидкость для снятия лака? Кто их знает, этих девушек, кто разберет, что
наполняет их черепную коробку? Влюбленный страдал. Он тряс мобильником и кусал
пленку, в которую были завернуты купленные у метро цветы. Жизнь путалась.
Наполнялась неразрешимыми вопросами.
Ирка пожалела его.
– Да. Нет, – сказала она, подходя.
Влюбленный испуганно уставился на нее.
– Чего «Да. Нет»?
– «Да» – более или менее любит. «Нет» – лучше сейчас не
звонить. Она моет голову, не успевает и будет нервничать. Ты не сможешь понять,
в чем дело, обидишься на резкий голос, и вы поссоритесь. Лучше позвонить в
11.30, когда она высушит волосы, и перенести встречу на вечер. При этом
повесить трубку надо не раньше чем в 11.44, потому что в 11.45 будет уже
поздно.
– Но я хотел на двенадцать! – проблеял бедняга.
– Не советую. В 11.45 девушка обнаружит, что котенок,
которого ты подарил на прошлой неделе, неуважительно обошелся с ее туфлями. И
опять момент будет не лучший. А к шести вечера она вполне успокоится, –
пояснила Ирка и быстро, пока ей не стали задавать вопросов, ушла.
Влюбленный проводил ее недоумевающим взглядом. Ирка, однако,
была уверена, что совету он последует.
– Хорошая штука – предвидение. А, хозяйская
мерзайка? – насмешливо спросил Антигон, скрытый от посторонних глаз
мороком.
– Ты отлично знаешь, что у меня нет пророческого дара.
Ничего действительно важного знать нельзя. Если мне известно, что будет с этой
девушкой через час, то лишь потому, что глобально это ни на что не
влияет, – сказала Ирка грустно.
– Ну хотя бы на счастье этой парочки!
– Что это за счастье? Во столько-то не звони: голову
моет. И во столько-то не звони: туфли обгадили. Так и трясись, втискивайся в
пятнадцать жалких минут. Скучно. Не просто скучно – противно! – бросила
Ирка.
Ей вдруг подумалось, что, позвони ей Мефодий, она
обрадовалась бы, даже если бы падала в жерло вулкана. Вот только едва ли он
позвонит.
Решив, что откладывать исполнение желаний едва ли стоит,
поскольку потом и желаний может не быть, не то что исполнения, она перенеслась
на Оку, нашла отличное местечко далеко от дач, в камыше, и искупалась. Вначале
как человек, а затем, войдя во вкус, как лебедь. Как всегда случалось в минуты,
когда Ирка становилась лебедем или волчицей, она утратила счет времени и
потеряла способность рассуждать здраво.
Выщипывать с илистого дна растительность и ловить мелких
беспозвоночных казалось ей в сотни раз важнее, чем угрызаться по поводу
какого-то там Буслаева. Ирка любила эти часы. Они дарили ей освобождение. Быть свободной
от самой себя, от своих комплексов, страхов и затаенных желаний хотя бы на
время – чем не подарок? Если человека не терзать извне, он будет терзать себя
сам изнутри. Такова арифметика человеческого существования.
Пока Ирка плескалась на мелководье в обличии лебедя, Антигон
сурово прохаживался по берегу с булавой – охранял хозяйку. Мало ли какие ослы с
ружьями могут торчать в камыше? Нальются до бровей, и захочется им побабахать.
Охота на лебедей запрещена, да вот только пули об этом не знают.
Когда Антигону становилось жарко, он разувался и заходил в
реку по колено, с удовольствием ощущая дно перепончатыми пальцами. К воде у
Антигона отношение было противоречивое. Как сын кикиморы и правнук русалки, он
обожал воду, а как сын домового и внук лешего – ненавидел. Вот и получалось,
что он то вбегал в реку, то пулей выскакивал на берег.
