Раньше, пока ее связь с флейтой не была разорвана, она знала
бы это наверняка. Сейчас же приходилось подключать воображение. Наверное, Рома
маленький, беспокойный и неимоверно упрямый. Из неполной семьи или живущий с
матерью и отчимом, который вспоминает о его присутствии, лишь когда надо на
кого-то наорать. Поссорившись с любимой девушкой, Рома ночует на скамейке под
ее окнами. Мерзнет. Поднимает воротник куцей куртки. Много курит.
Даф так тщательно представила себе этого Рому, что чуть не
прослезилась. Меф наблюдал за ней с интересом.
– Не хочу тебя огорчать. Писала Леся, – сказал он,
когда в своих мечтах Даф забрела невесть в какие дебри.
Хрустальная мечта Даф разлетелась вдребезги.
– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросила она.
Меф пожал плечами. Он и сам не мог сказать откуда. Порой
объяснить сложнее, чем знать.
– Это неправильно, – сказала Даф, смертельно
обиженная за свою мечту. – Чудовищно неправильно! Глобально неправильно!
Меф хмыкнул.
– Хочешь, я заставлю Рому бегать с кисточкой и исписать
тут все заборы? Мне не сложно, – предложил он. – Лесе будет приятно.
Возможно, она даже уйдет из секции пулевой стрельбы, бросит пить пиво и вместе
с Ромой станет играть на виолончели.
Меф предлагал всерьез, однако Даф отказалась.
– Нет. Вмешиваться нельзя. Пусть все идет, как идет…
Неожиданно что-то заставило Дафну остановиться. У подземного
перехода ссорились двое алконавтов. Один – высокий, плотный – раз за разом
толкал другого, хилого и затравленного. Видимо, дожидался, пока тот огрызнется,
чтобы врубить по-настоящему, с разворота. Маленький это прекрасно понимал и
жался, как больной голубь. Явно стремился показаться настолько робким и слабым,
чтобы о него противно было пачкать руки. Здоровяк, в свою очередь, осознавал,
что вызвать такого доходягу на драку непросто, и с каждым разом задирал его все
сильнее. Между толчками проскользнуло уже несколько оплеух, от которых голова
тощего дергалась, как у дохлого куренка.
Сострадательная Даф, конечно, не могла пройти мимо. Рука ее
невольно стала подниматься, чтобы вытянуть из рюкзака флейту, но тотчас
бессильно опустилась. Единственное, на что сейчас флейта годилась, – это
ткнуть ею здоровяку в глаз.
– Вмешайся! – попросила она Мефа.
Тот поморщился.
– Да ну… Мы ж не знаем, кто там кому чего должен… Если
вокруг человека скапливается слишком много уродов, логично предположить, что он
и сам урод. Что-то же тянет его в их общество? – сказал он.
– Сделай это для меня! – настойчиво повторила Даф.
Что-то в ее голосе подсказало Мефу, что лучше не спорить. Он
пожал плечами и послушно подошел к мужчинам.
– Добрый день, мальчики! Не будете ли вы столь любезны
посвятить нас в характер вашего социального конфликта? Мою подругу интересуют
малейшие психологические нюансы. Не стесняйтесь: излейте душу! – сказал
он, слегка подражая Улите, любившей перед дракой прикинуться дурочкой.
«Мальчики» повернулись к Мефу. Едва ли то, что они увидели,
их сильно впечатлило. Подросток лет шестнадцати. Скорее среднего роста, чем
высокий, не атлет, с отколотым передним зубом, с хвостом волос на затылке.
Тощий алкаш, пожалуй, даже обрадовался, что гнев здоровяка
может переключиться на кого-то постороннего. Его трусливое лицо выразило
мышиное удовлетворение. Когда бьют одного – это унижение. Когда же бьют многих
– это уже некое социальное действо, в котором можно поискать высший смысл.
Что касается здоровяка, то он озверел и в ярких, но
лексически бедных выражениях посоветовал Мефу валить.
– Подведем итог! – сказал Буслаев. – Мне
советуют топать согласно маршруту, отмеченному на топографической карте? И в
чем причина такой немилости? Излишнее полнокровие давит на мозг? А, здоровячок?
Тонкий волосок, на котором висело терпение здоровяка,
оборвался. Он шагнул к Мефу и… А вот никакого «и» уже не было. Все, что он
успел, – это шагнуть, потому что хилый алкаш подскочил едва ли не на
полметра и боднул противника головой в нос. Здоровяк откинулся назад. А тощий
уже бил его с двух рук, очень быстро и резко, точно заяц играл на барабане. На
лице здоровяка медленно проступали боль, удивление и новое, явно чужеродное ему
прежде, выражение робости. Вместо того чтобы драться – а разве не этого он
желал? – здоровяк испуганно втянул голову в плечи и, хлюпая разбитым
носом, попятился. Затем повернулся и побежал.
Хилый алкаш гнался за ним, пытался пнуть на бегу и отправлял
ему в спину все встречающиеся предметы, подходящие для метания. Мефодий
проводил их задумчивым взглядом. Затем вернулся к Даф.
– Ну вот. Ты хотела – я вмешался, – сказал он.
– Я хотела, чтобы ты вмешался не так! Чтобы урезонил,
объяснил, показал пагубность того пути, которым… – сбивчиво начала Даф и
замолчала, встретив ироничный взгляд Буслаева.
– При желании их можно еще догнать и посеять разумное,
доброе, вечное. Так что, догнать? – предложил он, прикидывая расстояние.
Алкаш, бежавший первым, неожиданно поскользнулся на ровном
месте и аккуратно прилег на травку. Тот, что догонял, налетел на него,
споткнулся и тоже растянулся.
– Не надо никого догонять. Как ты сделал, что тот на
него набросился? – спросила Дафна.
– Да никак. Поменял местами их эмоции. Взял агрессию
здоровяка и поместил ее в мелкого. А всю робость мелкого отдал здоровяку. Даже
усилил немного, – сказал Меф неохотно.
В его взгляде читалось: объяснять элементарные вещи – что
может быть тоскливее. Однако Даф неожиданно заинтересовалась:
– Поменял эмоции? А что ты при этом испытывал? Что
представлял?
Меф честно задумался.
– Да ничего особенного. Вроде как хватаешь за головы
двух разноцветных ужей и перекладываешь из одной корзины в другую.
Одновременно. Главное, чтобы ужи не соприкоснулись хвостами, – пояснил
Меф.
– А почему нельзя, чтобы соприкоснулись? – быстро
спросила Даф.
– Сам не знаю. Думаю, ничего ужасного не произойдет и
солнце не погаснет, но чувствую, что лучше этого не делать. И еще надо
перекладывать ужей очень быстро, пока они не поняли, что их схватили. Иначе
человек захлопнется, уж заползет в нору, и все. Я, конечно, могу ему там все
разломать в психике, но смысла в этом нет. Ужа из норы уже не достанешь.
– Все равно ты слишком круто с ним поступил… Головой в
нос! – сказала Даф.
