Зеркало погасло. Гервег открыл дверцу и вышвырнул Тухломона
из микроавтобуса. Счесав об асфальт треть носа, комиссионер окончательно
убедился, что аудиенция подошла к концу. Тухломон расшаркался, поцеловал
микроавтобус в выхлопную трубу и заковылял искать местечко, где можно привести
себя в порядок.
– Мы с тобой еще поговорим, мерзкий Гервег! Ты будешь
висеть на волоске над огнедышащей пропастью Тартара и молить о пощаде, а у меня
в руке чисто случайно окажутся ножнички! – бормотал комиссионер, один раз
и навеки занося Гервега в список своих врагов.
Список был мысленный, но довольно пространный и содержал
почти всех стражей, с которыми Тухломоша когда-либо имел дело.
Тем временем в беспредельной глубине Тартара Лигул стоял
перед погасшим зеркалом. Теперь зеркало не отражало ничего, кроме его сути.
Пористый, не лишенный благородства нос горбуна расширился, изменил форму и
натянул кожу. Проступило подернутое шерстистым пушком рыльце – мнущееся, как у
принюхивающегося к помоям кабанчика.
– 31 июля будет прекрасный летний день! День пройдет.
Наступит вечер. Прекрасный летний вечер 31 июля… – произнес Лигул нечто
совсем непонятное и засмеялся.
Смех его походил на бульканье воды в бутылке, которую
пытаются промыть, заткнув горлышко пальцем.
Глава 6
Тайна Троила
У каждого человека есть своя узда. Никто не избежит ее. Но у
кого-то узда внешняя, а у кого-то внутренняя. И не факт, что внешняя узда хуже.
Люди с внутренней уздой мучают себя куда больше.
«Книга Света»
Ни один москвич никогда не сознается, что бывает на Красной
площади. Единственный способ доказать это – скрытая съемка, и то москвич будет
утверждать, что это видеомонтаж. Почти с такой же убежденностью жители
приморских городов клянутся, что уже сто лет не были на пляже, а в море
окунались последний раз семь лет назад, спасая дальнюю родственницу, когда эта
наивная чукотская девушка, засмотревшись на капитана дальнего плавания,
сорвалась с причала. По этой же причине сапожник ходит без сапог, а столяр
сидит на работе на ящиках. Это своего рода гордость – презирать то, что рядом и
под рукой.
Из этого правила есть только одно исключение: стражи света и
хранители. И тем и другим Эдем необходим как воздух. Никто из них никогда не
скажет, что был в Эдеме сорок лет назад и то по просьбе племянника, крайне
рассеянного типа, который, не покажи ему дорогу в Эдемский сад, наверняка
заблудился бы и забрел в Тартар.
При этом стражи живут в Эдеме постоянно, хранители же,
существуя по большей части в Прозрачных Сферах, относятся к Эдему трепетно, как
влюбленные провинциалы, когда-то жившие (учившиеся, работавшие) здесь.
Эссиорх, самый неудачливый хранитель из Прозрачных Сфер, не
был исключением из правила. Всякий раз, когда ему случалось бывать в Эдеме, он
в первую минуту ощущал себя подобно человеку, который, окоченев на морозе так,
что все мысли смерзлись в одну, вошел в тепло и теперь, счастливо улыбаясь и
мало что соображая, стоит на пороге. Другое дело, что и тепла бывает порой
слишком много и вновь начинает неудержимо тянуть во внешний мир, однако это
ощущение наступает далеко не сразу. Несколько дней блаженного покоя и
умиротворенности обеспечены.
Дни в Эдеме тянутся долго, хотя и пролетают мгновенно. Время
не имеет над Эдемом особенной власти. Здесь как нигде понимают, что время –
категория служебная и нужна лишь для линейной организации существования
предметов в пространстве. Говоря проще – чтобы вчерашнее некислое молоко
стыковалось с сегодняшним кислым, а вчерашний безбашенный студент с сегодняшним
лысым занудой.
Свойство же Эдема таково, что время тут идет навстречу
каждому. Если расслабиться, сто лет пролетят как один день, однако, когда
необходимо, и секунда может тянуться десятилетие. Эту особенность здешнего
времени часто используют влюбленные, которым вечно не хватает этой самой
секунды.
Эссиорх медленно шел по Эдемскому саду. Над садом
перекрещивалось три радуги. Над Прудом Утоления Печали молодые стражи обучались
высшему пилотажу. На их белые крылья больно было смотреть. Изредка кто-то не
справлялся с двойной бочкой или змейкой – и с коротким воплем врезался в воду.
Эссиорх бродил по аллеям, с любопытством поглядывая на
таблички. «Мандрагора благоразумия», «маслины мудрости», «орех бессмертия»,
«груша щедрости», «мандарин великодушия», «персик спокойствия», «виноград
утоления неразделенной любви». На центральной аллее произрастала «слива
сбывания мечт», однако Эссиорх заметил, что желающих срывать ее особо
незаметно. Каждый понимал, что если все мечты неожиданно сбудутся, жизнь станет
пресной, без перчинки и приятных сюрпризов. Существовал даже указатель к древу
познания, однако никто туда не ходил. После Адама и Евы явных клинических
дураков в Эдемском саду не было.
Эссиорх присел отдохнуть у колючего кустарника счастливых
заблуждений. С него опять ободрали все ягоды, так и не дождавшись, пока они
дозреют. Что ж, значит, снова кому-то валяться с резью в животе или,
согнувшись, ковылять со стаканчиком к источнику исцеления.
В можжевеловой роще с суровыми патриотическими лицами
шмыгали домовые. Они прочесывали местность в поисках прорвавшегося эльфа из
западного сектора. Указанный эльф выглядывал, пускал одну-две стрелы, не
слишком опасных здесь, в Эдеме, где смерти нет, и скрывался в ветвях. Это был
обнаглевший разведчик, рассчитывавший на поддержку десанта горных троллей. Он
не знал, что десант по собственной тупости телепортировался не там, где
требовалось. Тролли оказались в болоте, увязли, и их вдрызг раскатали кикиморы,
усиленные полуротой лешаков и егерским батальоном атлантов.
«Все как везде. Битва культур. Реслинг цивилизаций. Третий
Рим насупился и лягает наглых самозванцев», – подумал Эссиорх.
Рядом в зарослях кто-то заурчал. Эссиорх вскочил. Старая
тигрица ласково облизывала ягненка. Эссиорх рванулся было спасать его, но
тотчас остановился и хлопнул себя по лбу. Он разглядел, что рядом с тигрицей
стоит мать ягненка и благодушно наблюдает.
«Отвык я от Эдема! Уже десять дней здесь, а все не
привыкну», – Эссиорх ощутил острую тоску. Тоска была странных форм и
очертаний – она имела профиль Улиты, мотоциклетное седло и руль. Пахло от тоски
смесью бензина и духов.
С Эссиорхом происходило то же, что и с Даф. Лопухоидный мир
постепенно приручил его, перестроил под свои понятия. Уже и Эдем был не в
радость, и райский сад не в райский сад. Недаром златокрылым после суток
дежурства в лопухоидном мире давали неделю отгулов.
«Вот она, критическая точка! Чаша впечатлений переполнилась.
Теперь меня будет тянуть назад», – понял Эссиорх и погладил тигрицу.
