Шепнул тихо, опасаясь карающего пылесоса.
Полной противоположностью Улите была Ната. Тряпку она брала
ногтями, долго бултыхала ее в ведре, а затем грустно буксировала по полу, будто
везла за собой машинку на веревочке. Продолжалось это до тех пор, пока
кто-нибудь не выдерживал и с воплем не отнимал у нее тряпку. Ната умильно
хлопала глазами, гнусно ухмыляясь в душе. Именно этого она и добивалась.
Даф была единственным приятным исключением. Она убиралась
быстро, без омерзения, но и без того патологического стремления к стерильности,
которая часто превращает хороших хозяек в издерганных истеричек.
Уборка близилась к завершению, и Ната даже ухитрилась
зацепить шваброй громадный, редкой ценности светильник, когда внезапно посреди
резиденции мрака полыхнула вспышка телепортации. Улита перестала ножом сдирать
со стола полировку, пытаясь оттереть свечной воск, и выпрямилась.
– Я же сказал: никакой магии! Руками! – донесся
резкий окрик из кабинета Арея.
Секунду спустя барон мрака вырос в дверях. И сразу стало
понятно, что к уборке примененная магия не имеет никакого отношения. Извиняться
мечник не стал. Слово «извини» слишком сложное для истинного стража мрака. В
нем целых три слога и все с «и». Запомнить их в правильной последовательности
нет никакой возможности.
* * *
В гаснущем, с алым ободом круге, неизменно сопровождавшем
дальние телепортации из Тартара, стояли двое. Девушка была одета по-земному – в
зеленоватую туристическую куртку с большим количеством карманов и карманчиков и
джинсы. Меф поднял взгляд на ее лицо и вздрогнул, поняв, что уже видел его.
Один раз в Тартаре, рядом с троном Лигула, и много раз на портрете… Те же алые
губы, впалые меловые щеки и внезапный косящий взгляд.
– Прасковья! – позвал он.
Девушка вскинула на Мефа глаза. Через секунду она отвела их
и больше не глядела на него, но Мефа не оставляло ощущение, что он является
центром ее направленного внимания.
– Чему обязаны?.. – с холодком спросил Арей.
Воспитанница Лигула не привыкла, чтобы с ней так
разговаривали. С гневом она скрестила на груди руки. На мгновение чинную
канцелярию мрака затопило эмоциями столь яркими, что в них, как свечи, растаяли
бы даже ломаки-суккубы. Светильник, уже пострадавший от швабры Наты, лопнул и
осколками осыпал приемную. Меф успел выставить защиту вокруг себя и прижавшейся
к нему Дафны. Мошкин замешкался, и ему рассекло стеклом лоб.
Вода в ведре, в котором Улита отжимала тряпку, кипела. Из
него поднимался столб вонючего пара. За несколько секунд ведро опустело на две
трети. В приемной запотели стекла. Даф ощутила, что голова у нее мокрая.
– Можно было и не убираться, – мрачно сказала
Улита.
– И башку не мыть с утра. Но кто мог знать, что эта
припрется? – добавила Ната.
Прасковья одарила ее холодной улыбкой. Вода в ведре
мгновенно застыла. Причем застыла неровно, со всплесками, с бурлением, –
так, как кипела. Волосы Наты, Дафны и остальных покрылись слоем льда, в который
вмерзла вся грязь канцелярии.
Мошкин ревниво моргнул. Разумеется, воду мог заморозить и
он, но воспитанница Лигула проделывала все с потрясающей небрежностью. Она даже
не трудилась замечать, какое воздействие оказывают ее эмоции на посторонние
предметы.
– Так чему мы обязаны честью видеть вас здесь? –
убийственно вежливо снова спросил Арей.
– Она не ответит. Она не разговаривает, –
заступаясь за Прасковью, шепнул ему Меф.
Мечник кивнул. Видно, и сам уже это вспомнил.
– Тогда пусть скажет тот, другой! Он-то, надеюсь, не
немой?
Все взгляды устремились на спутника Прасковьи, который,
смутившись от такого избыточного внимания, пугливо заозирался. Широкобедрый,
пухлый, с выпуклыми глазами, один из которых был желтым, а другой оранжевым, он
напоминал волнистого попугайчика. Такой же хлопотливый, поспешно охорашивающийся,
пестрый. Даже смотрел он как волнистый попугайчик – косился поочередно то
одним, то другим глазом, при этом немного склоняя голову набок.
Улита бесцеремонно шагнула к нему, обошла вокруг и,
принюхиваясь, потянула носом.
– Нет, Арей, – сообщила она. – Этот не немой!
Этот шоколадный!
– ЧТО?
– Натуральный шоколадный юноша. Глаза – мармелад. Уши –
зефир. Губы – жевательная резинка. Щеки – желе. Зубы – рот открой! –
кусковой сахар. Волосы… мм-м… не разберу. Соломка? Слоеное тесто? Может,
отщипнуть – попробовать?
Улита плотоядно облизнулась. Шоколадный юноша заметил это и
поспешил отодвинуться.
– Умоляю, не надо! Меня зовут Ромасюсик, – сказал
он сдобным, хорошо пропеченным голосом.
– Ромасюсик – это от Рома? – спросил мечник.
– Да. А вы Арей?
Мечник промычал что-то утвердительное. Мефу показалось, он
втайне опасался, что его тоже назовут «Арейсюсиком».
– Фантастично! Арей! Я вас абсолютно таким себе и
представлял! Фантастично! Что-то такое большое, грузное, величественное!
Изумительно! – заблеял шоколадный юноша, бегая вокруг Арея.
Ромасюсик весь был сплошное движение. Стоять на месте он не
мог. Он то приседал, то выпрямлялся, то подпрыгивал – и все это без очевидной
цели. Его пухлые шоколадные руки, казалось, жили отдельной от мозга жизнью. Они
метались и хватали все подряд.
– Ой, как брутально! Я могу это потрогать? А
это? – восклицал он, подбегая к оружию, которое не успели занести в
оружейную.
– Ты это уже трогаешь, – говорил Меф.
– Ой, как чудесно! А это что, казачья шашка?
Мефу не хотелось его разочаровывать, но все же он буркнул:
– Это испанская рапира.
– Брутально! А это еще одна испанская рапира?
– С утра это был арбалет, – сказал Меф.
Ромасюсик пришел в полный восторг и стал трогать арбалет.
Учитывая, что он был заряжен, Дафна вежливо попросила не целиться ей в лоб.
– Если вам, конечно, не сложно, – добавила она.
Ромасюсик не понял. Он смотрел на Даф и сахарно улыбался
калорий так на двести.
– Ты, овощ! Положи железку на место и спрячь руки в
карманы, если не можешь ничего не трогать, – повысив голос, сказал Меф.
Ромасюсик послушно положил арбалет и сунул руки в карманы.
Заметно было, что пальцы шевелятся у него и там.
Чимоданов некоторое время критически изучал Ромасюсика, а
затем в лоб спросил:
