– Вот уж не знаю. Он мне не докладается.
Меф, научившийся разбираться во лжи, понял, что старуха
что-то утаивает.
– Дарх-то как? Шейку до крови не натирает? –
поинтересовалась Мамзелькина.
– Нет. Все врекрасно, – сказал Меф, нарочитой
оговоркой выдавая истину.
Аида Плаховна понимающе хмыкнула.
– И валькирии-одиночке не доверяй! Осторожен будь…
Через нее, через Прасковью, да через Даф беда к тебе ползет. Уж с какого боку,
не знаю, да только чую, – пропела она.
Сухими пальцами Мамзелькина ущипнула Мефодия за щеку и,
позванивая косой, засеменила к двери.
– Все, голубки, пошла я. Двадцать минут уж на Земле
никто не помирал. Лопухоиды, коли заметят, диссертации научные защищать будут.
На озон да на витамины все списывать. А что Мамзелькина у друзей гостила, ни
одна собака не догадается.
Продолжая бубнить, Аида Плаховна взялась за ручку двери и
исчезла. Если стражи телепортировали всегда с четкой вспышкой, то Мамзелькина
втягивалась внутрь и исчезала с шашлычным дымком. По характеру исчезновений она
напоминала Дафне джиншу Гюльнару, которая давно сидела в кувшине. Однообразные
шуточки про блондинок всех порядком достали.
По приемной расплылся сладковатый, грустный запах кладбища.
Казалось, старуха, исчезая, высосала из мира всю радость.
– Подчеркиваю: когда-нибудь у нас закончится медовуха.
Тогда старуха перестанет прикидываться доброй и всех прикончит, – сказал
Чимоданов.
– А другую медовуху раздобыть нельзя? – спросил
Мошкин. – Или наложить на бочонок заклинание, чтобы он никогда не пустел?
– Магия, что ли? Стреляного воробья дихлофосом не
траванешь, – презрительно заявила Улита, и Евгеша почувствовал полную
безнадежность своего предложения.
В двери резиденции поскреблась тишина. Портрет Лигула
оскалился лошадиными зубами. По портрету поползла неосторожная, томная от
летней жары муха. Зубы щелкнули. Муха исчезла.
– Черный юмор Аиды мне надоел! – решительно
заявила Ната, подводя черту под недавним разговором.
Меф улыбнулся.
– Ты не знаешь, что такое настоящий черный юмор. Я тоже
не знал, пока вчера сам не увидел. Мужик, продающий у метро памятники, высек на
граните свой портрет. С датой рождения, со всеми делами, даже с черточкой.
Стоит, лыбится. Мамзелькиной бы такой понравился.
– Ей вообще дураки нравятся. Только напрасно дураки
думают, что им это сильно поможет, – цинично заявила Улита.
* * *
Арей с час просидел на кресле, закрыв глаза. Затем рывком
встал и удалился в кабинет. Меф знал, что сегодня он будет отлеживаться. Золотые
крылья стражей Арей унес с собой, а флейты в мешковине остались на полу. Дафна
подошла и горестно присела рядом, глядя на грустно сияющие мундштуки. Лицо у
нее было бледным. Из него точно выпили весь румянец. Она смотрела на флейты и
ей хотелось, с криком ворвавшись в кабинет Арея, броситься на него и
расцарапать ему лицо.
Что он понимает, этот тупой барон мрака, для которого
убийство – спорт! Первым нанес удар, сорвал с шеи золотые крылья – вот и все.
Угрызений совести не больше, чем у пенсионера, который выиграл у приятеля
партию в шашки. Разве он понимает, сколько раз заботливые, чуткие руки касались
флейт! Сколько раз полные спокойной мудрости маголодии поднимались в прозрачное
небо Эдема. Сколько эйдосов отвоевано, сколько размазано липких и мерзких
комиссионеров! И вот теперь флейты в мешковине, а их хозяев, которых она,
Дафна, возможно, знала, больше нет.
Лишь стражи мрака с их извращенным сознанием могут думать,
что флейты – оружие. Это их мечи годятся только для войны. Флейты же света
прежде всего инструмент созидания и пробуждения. Боевые маголодии – это
вторично. Они возникли лишь в последние тысячелетия, когда появилась
необходимость защищаться от мрака.
Какое оправдание можно придумать Арею? То, что он несчастен?
Но не потому ли Арей несчастен, что он слишком часто сам причинял страдание, и
оно по неумолимому закону вечности вернулось к нему с лихвой?
Меф внимательно наблюдал за Дафной. Ему казалось, что она
где-то далеко, не в резиденции мрака. Даф то бормотала что-то, то горестно
раскачивалась, то слабо улыбалась, а под конец развернула мешковину и стала
гладить флейты, точно они были живыми.
Поведение Даф не укрылось от остальных. Мошкин сочувственно
вздохнул. Улита покачала головой. Ната прищурилась: «Тэк-с, вякать не будем, но
на заметочку возьмем!»
Депресняк сидел у ног Дафны и, прижав единственное ухо,
смотрел на флейты. С таким видом коты и собаки глядят на огонь. Он и пугает их,
и притягивает. Сына адского кошака и райской кошечки раздирали противоречия.
Улита подошла к парадному портрету Лигула и мокрой губкой
стала энергично вытирать с лица горбуна пыль. Лигул, начавший было
приглядываться к Дафне, поспешно отвернулся. Губка – это, конечно, прекрасно,
но только если от нее так не воняет прогорклым кухонным жиром. И откуда,
интересно, ведьма ее телепортировала?
– Буслаев! – сказала ведьма дежурным
голосом. – Ничего личного, но советую начать шевелиться! Твоя девушка
чуток потерялась и забыла, в какой очереди стоит.
Растерявшись, Меф подошел к Дафне и мягко попытался взять
флейты. Когда на нее упала тень, Даф вздрогнула, дернула флейты, и получилось,
что вместо мешковины Мефодий схватился за мундштуки. Быстрым движением он
отобрал флейты, оставив в руках у Даф одну мешковину, и тут только понял, что
произошло.
Он держал флейты светлых голой рукой и не испытывал боли.
Более того, его охватило странное чувство. Мефу казалось, что он стоит в
осеннем, светлом и прозрачном лесу, а ветер, дующий откуда-то снизу, вдоль
земли, закручивается вокруг его тела, и вместе с ветром закручиваются сотни желтых
и красных листьев. Это было щекотное, тревожащее чувство, которое порой бывает,
когда к радости примешивается легкая печаль. Сам не зная зачем, Меф поднес
мундштук флейты к губам. Он действовал не задумываясь. Просто ему захотелось
исторгнуть из флейты хотя бы один звук.
Однако прежде чем он коснулся губами мундштука, другой
флейтой он случайно задел цепь дарха. Дарх налился тяжестью и рванул его шею
вниз с силой якоря. Выронив флейты, Меф упал на одно колено.
Быстро оглядевшись, он понял, что никто ничего не заметил.
Все произошло мгновенно. Улита продолжала тереть губкой физиономию Лигула,
сладко повторяя: «Где ж ты, родимый, так засвинячился?» Ната разбиралась с
Чимодановым, а Мошкин изучал стыки мраморных плит.
Одна Даф, кажется, поняла, что случилось. Она схватила Мефа
за локоть.
– Ты вырвал у меня флейты златокрылых!
– Прости!
