Меф заверил, что это самое яркое воспоминание его жизни, не
считая момента рождения, который он плохо запомнил. Ромасюсик опять оказался
выше иронии.
– Оказалось, бояться нечего. Можно отъедать у меня уши,
пальцы, даже голову – все прекрасно вырастает… Брутально, да?
– Невероятно брутально. Прямо-таки каннибально, –
согласился Меф, размышляя, не является ли Ромасюсик экспериментальным образцом
съедобного комиссионера. Разновидность для гурманов, почему бы и нет?
– Да, забыл спросить. Эта девушка, Дафна, действительно
страж света? – спросил Ромасюсик.
– Действительно, – подтвердил Меф.
– Что, реальный страж? А крылья и флейта у нее есть?
– Есть.
– В прошлый раз я не видел у нее на шее крыльев.
– Возможно, они были в ее комнате, – сказал Меф,
прикидывая, как можно вежливо заставить Ромасюсика заткнуться.
– Фантастично! – проблеял Ромасюсик и,
потрепавшись еще минут пять, наконец попрощался.
Напоследок Мефодий еще раз услышал, как его любят и как он,
Ромасюсик, недостоин счастья знакомства с самим Буслаевым.
Меф отключил мобильник, сожалея, что не сделал этого с
вечера. Интересно, откуда Ромасюсик знает его номер? Хотя разве для мрака это
может быть секретом, даже если это мрак невысокого полета?
Меф был уверен, что заснет, но ему не спалось. Он стал
думать о Даф, о ее бронзовых крыльях, о флейте. Он вдруг понял, что не может
забыть странное ощущение, которое испытал, когда коснулся флейт златокрылых.
«Чувствуешь такую безграничность, что жить хочется. И
радость спокойная, ровная, без задвигов, без провалов в уныние», – думал
он, озабоченно трогая языком скол зуба. Это стало почти привычкой. Особенно
когда он о чем-то размышлял или писал. Языком он выучил малейшую шероховатость
отколотой эмали.
– А если я восстановлю зуб? Есть же куча всякой магии.
Почему бы мне этого не сделать? – поинтересовался он как-то у Арея.
– По той же причине, по которой Лигул до сих пор
горбун, а Мамзелькина не модельная блондинка. Да и я, прямо скажем, не
красавец, – ответил мечник, имевший привычку потешаться над шрамом,
рассекавшим его лицо.
– И что же это за причина?
– Истинное зрение. Представь: ты смотришь на красавицу
и видишь, что на самом деле это столетняя ведьма, а то и суккуб. Жалкое
зрелище!
– Что, лучше иметь горб?
– Горб иметь дальновиднее. Тогда хотя бы потешаются над
горбом, а не над тобой, – резонно сказал Арей.
За окном занимался рассвет. Меф вспомнил, что сегодня они с
Даф договорились встретиться с Эдей.
* * *
Утро выдалось спокойным. Даже дарх мучил Мефодия меньше, чем
обычно. Казалось, он уже утолил голод и теперь сонно поблескивал у хозяина на
шее.
Когда Арей отпустил их, Мефодий с Дафной честно отправились
к Рождественскому бульвару. Некоторое время за ними тащился Мошкин. Как это
обычно бывало, когда он оказывался с приятными ему людьми, Евгешу донимали
неразрешимые вопросы.
– Знаете, что мне подумалось? А я ведь людоед, –
рассуждал он.
– В каком смысле?
– В буквальном. Ну я ногти свои грызу и пальцы. Значит,
я ем человеческое мясо.
– Тогда мы оба с тобой людоеды, – признался Меф, и
они скрепили это открытие рукопожатием.
Вскоре Евгеша попрощался и нырнул в метро.
– У него собака болеет. Резали ее уже два раза в
ветеринарке, а теперь и резать нельзя. А Арея он просить не хочет. Мрак задаром
не помогает. Ни Мошкину от такого исцеления лучше не будет, ни его
собаке, – глядя ему вслед, сказала Дафна.
– Откуда ты знаешь про собаку? Мне он не говорил.
Меф ощутил легкую ревность. Он считал, что у Евгеши от него
тайн нет.
– А мне сказал. Если бы у меня остался мой дар, может,
я и смогла бы чего сделать, а так…
Меф кивнул.
– Скрытный он.
– Он гордый, – сказала Дафна. – Робкие люди
почти всегда гордые. Только у них особая гордость, жертвенная.
Меф вспомнил Мошкина. Смешного, задумчивого, увлекающегося
Мошкина. А ведь, пожалуй, да. Евгеша вежлив, деликатен, он готов простить и
стерпеть любую неумную шутку, но при этом всегда оберегает свою суть, свое
внутреннее пространство.
Депресняк, голой шкуркой лисы свисавший у Дафны с плеча,
внезапно вскинул морду и хлестнул хвостом с зазубриной. По его хвосту и спине
прокатывались волны, гасившиеся где-то у лопаток.
– Он психует! – обеспокоенно сказала Даф.
Буслаев посмотрел на кота.
– Удивила слона ушами. Он вечно психует. Небось увидел
где-то собаккера и вспомнил, что сутки не драмшись. Эдак целый день проживешь –
ни одного шрама не получишь!
– Нет. Тут что-то другое. Когда он хочет драться, он
дерется. Мой котик не из тех, кто из драки делает событие, – возразила
Дафна, с тревогой разглядывая Депресняка.
Мало-помалу кот успокоился. Хвост уже не вздрагивал, лишь
лопатки сохранили недовольный изгиб.
– Слушай, – вдруг сказала Дафна. Она говорила
быстро, немного сбивчиво, проглатывая слова. – Я все не могу выбросить из
головы тех златокрылых, которых убил Арей. Я не могу к нему по-старому
относиться после этого случая. Смотрю на него и думаю: а вот он их убил. Не
кто-нибудь другой. Он. И простить не могу.
– У Арея не было выбора. Они атаковали его
маголодиями, – вступился Меф.
Дафна посмотрела на него так, будто удар мечом нанес не
Арей, а он, Буслаев.
– А если бы выбор был? Думаешь, Арей не убил бы?
– Скорее всего, да, – невесело согласился Меф.
– И тебе это нравится? Ты все еще хочешь быть учеником
серийного убийцы?
Мефу был неприятен этот разговор.
– Серийный убийца – это другое. Это тот, кто, убивая,
получает удовольствие, – сказал он.
– Ага. Значит, если удовольствия нет, то убийца уже не
убийца? А если, допустим, кто-то работает забойщиком на мясокомбинате и убивает
коров током. Тысячи коров. Он не серийный убийца?
