И вновь Даф так ужаснулась этой мысли, что до крови
прокусила себе руку. Мефодий понимал ее. Каково было существу, выросшему в
Эдеме, существу цельному и прекрасному во всех своих проявлениях, поймать себя
на таком жутком желании! Желании, скорее свойственном простейшей нежити,
какому-нибудь хмырю болотному, но никак не светлому стражу.
– Значит, и желание было не твое! – снова
предположил Меф.
Даф кивнула. Глаза у нее сухо блестели.
– Тем хуже. Если они могут заставить меня испытывать
желания – значит, они пробрались глубоко. Мрак уже сидит во мне. Как вирус, как
инфекция. Он разрушает и разъедает меня изнутри. И самое скверное – я не знаю,
как он там оказался.
– Заброшенный дом… – подсказал Меф.
– Я сама виновата. Я пропитываюсь мраком как губка. Я
чувствую себя грязной. Такой грязной, что хочется забраться в ванну и тереть
себя мочалкой, пока не сдерется кожа, – беспомощно сказала Даф.
Меф про себя решил, что для прежней Дафны это желание
чересчур брутально. Истинный свет даже в покаянии не впадает в психопатию.
Самобичевание, равно как и прилюдное блуждание с растравленными язвами, –
развлечения мрака. Очередная его пародия на свет.
Надо что-то делать, но что? Мысль тоскливо буксовала,
колесами выбрасывая грязь пустых сомнений. Меф взглянул на часы. Короткая
стрелка прилипла к шести, а длинная болталась где-то на подходе. Он вспомнил,
что вечером должен быть у валькирии.
«Вот пусть валькирия все мне и объясняет!» – сердито подумал
Мефодий, подсознательно радуясь, что его внутренний гнев сумел найти
громоотвод. Когда тебе тяжело – пни кого-нибудь, и тяжело будет не только тебе.
– Я найду Эссиорха. Не уходи, пока он не свистнет
снизу. Хорошо? Сам я скоро приду!
Дафна не ответила, однако Меф понял, что она его услышала и
сделает все, как он сказал.
* * *
Меф вызвал Мамая. Можно было телепортировать, но мрак зорко
отслеживает телепортации своих сотрудников. В случае же с Мамаем шпионы вполне
могли решить, что он поехал по делам мрака. За чистыми пергаментами к
таксидермисту, да мало ли куда еще. Если же кто-то из недоверчивых
комиссионеров все же увяжется, Меф сумеет объяснить ему значение слова
«неприятности».
Мамай прибыл быстро. Снаружи послышался красноречивый звук,
какой бывает, когда один автомобиль с большой железной радостью приветствует
другой. Буслаев подозвал Улиту и шепотом попросил ее заглянуть в кабинет к
Арею, спросить: может ли он, Меф, отлучиться. Конечно, Буслаев мог заглянуть и
сам, но ведьма справлялась с такими поручениями успешнее.
Улита заглянула и почти сразу вернулась.
– Ну, что он сказал? – нетерпеливо спросил
Мефодий.
– Он сказал: «Хм», – передала ведьма.
– И все?
– Все!
– Значит, услышал и принял к сведению.
– А если бы не принял?
– Тогда он выразился бы более определенно.
На этот раз Мамай прирулил на доисторическом джипе. Его
шипованная резина, мало подходящая для лета, была выкрашена в белый цвет. Судя
по верным признакам, джип некогда подорвался на фугасе.
– Эхо иракской войны? – спросил Меф.
Мамай довольно ухмыльнулся. Буслаев понял, что угадал.
Мефодий уже опустился на заднее сиденье, и Мамай сдавал
задом, вместе с джипом сдвигая подбитую машину, когда кто-то окликнул их. Из
резиденции появилась Вихрова и плюхнулась на сиденье рядом с Буслаевым.
– Я с вами, – сообщила она.
– С какой радости? – не понял Меф.
Ната подняла глаза, одновременно опуская весь мир. Это было
ее ноу-хау.
– Меня послал Арей. Он крикнул: «Вихрова, иди за ним!
Синьор помидор чего-то мудрит, а чувство опасности у тебя развито раз в десять
сильнее».
Мефу это не понравилось. Ничего себе пропорции!
– Ты уверена, что ничего не путаешь?
– Ты меня утомляешь. Не веришь – спроси у Арея. Не
заблуждайся, Буслаев, ничего личного… Если, конечно, ты сам не захочешь все
поменять!
На круглом лице Наты вновь началась пляска мышц. Меф
спокойно созерцал ее. Он знал, как сильно это раздражает Вихрову и был не прочь
ее подразнить.
– А кончик носа ты опускать и поднимать умеешь? Или
только вправо-влево? – спросил он любознательно.
Ната резко отвернулась.
– Мамай! Ты едешь? – бросила она гневно.
– Ны пускаэт ныкто, панымаэшь! – с гневом
пожаловался хан.
Он вклинился между двумя рядами и выжал газ, с грохотом
раздвигая застрявшие в пробке машины. Тяжелый джип пробивал пробку насквозь. На
Мамая орали. Он не оставался в долгу. Высовывался в окно, размахивал
пластилиновой рукой. «Вот и «прокрались на мягких лапках», – подумал Меф.
– Ныкто ездыть ны умеет, панымаешь! Правыл ны знают,
да?! – закричал хан, оборачиваясь к ним.
– А ты их знаешь?
– Какые правыл, дарагой? Дарога есть, а ехать нет! Эта
не правыл! Это мама их знаыт, какой правыл! – заявил Мамай.
Стуча кулаком по гудку, он выскочил на перекресток, снес не
успевший увернуться светофор, развернулся и по встречной полосе стал
пробиваться к Садовому кольцу.
– Куда лезышь, чабан! Тэбэ овэц пасты, а ны в городе
ездыть, да! – прокричал Мамай, петухом налетая на сверкающий «Лексус»,
пытавшийся огрызнуться на него мигалкой.
– Теперь я понимаю, почему мой папа боится ездить с
восточными водителями. Они слишком горячие, – заметила Ната.
– А ваш русский мущын холодный, да? Вэрблюд, а ны
мужчин! Ны поеду! Савсэм ны поеду! Рэж – ны поеду! – обиделся хан.
Причем обиделся так сильно, что выпустил руль и отвернулся
от дороги. Газа он при этом, разумеется, не сбросил, даже поддал, и армейский
джип понесся в лоб прямо на автобус. Мефодию стоило немалых усилий повернуть
колеса джипа в сторону и вновь вручить руль хану. Мамай капризничал, как
прима-балерина, которой забыли повесить в раздевалке любимое махровое полотенце
и поставить цветочки.
После всех этих фокусов неудивительно, что Багров добрался
до Ирки раньше, чем Мефодий и Ната.
* * *
