– Я связался со светом, – сообщил Эссиорх. –
Там убеждены, что мрак подмешал Дафне что-то в кровь. Может, через укус нежити
или еще как. Если бы она была только стражем света, ей бы это не повредило, но
она, к сожалению, уже во многом человек.
Дафна слушала хранителя отрешенно. Непонятно было, понимает
она, что говорят о ней или нет. Оживилась Дафна, лишь когда Эссиорх сказал:
– Дафна не должна оставаться в резиденции мрака. Стены
там высасывают из нее жизнь. Я забираю ее к себе. Она будет жить со мной и с
Корнелием.
– Я ее защищу! Моя флейта и мои маголодии всегда к ее
услугам! – с горячностью крикнул со скамейки Корнелий и тотчас озабоченно
уточнил: – А где она будет спать? На моем диване, что ли?
Эссиорх и Корнелий увели Дафну с собой. Она послушно шла с
ними и оглядывалась на Мефа. Не то прощалась, не то звала.
– Я загляну к тебе завтра! Июль длинный! – крикнул
ей Меф.
– Не настолько длинный. Сегодня тридцать первое. Завтра
уже август, – возразил Эссиорх.
Буслаев вспомнил, что флейта и крылья Даф остались в
резиденции, и вернулся за ними. В комнате Даф он увидел Ромасюсика. Шоколадный
юноша стоял у смятой постели и застенчиво, как уточка клювиком, ковырялся в ее
вещах.
Меф не стал его окликать. Он был так зол, что взглядом
оторвал Ромасюсика от пола и как тряпичную куклу протащил по стене. Мефа
остановило ощущение собственной силы. Он понял, что может не только убить
Ромасюсика, но и смять его совсем, как пустой молочный пакет. Ромасюсик тоже
это почувствовал, потому что пискнул жалобно и затравленно.
Мефодий на миг закрыл глаза, позволив Ромасюсику плюхнуться
на пол. Там, где он волок его, на стене остался шоколадный след.
– За что? Мне же больно! Ты что, псих? – застонал
Ромасюсик. Он весь был сплошной укор. Его мармеладные глазки привычно
засахарились слезой.
– Что ты здесь забыл? – спросил Меф.
– Я просто пришел навестить! Вот, принес цветы!
Ромасюсик стал шарить взглядом по полу и действительно
нашарил куцый букетик гвоздик.
– Это разве цветы? Это отмазка. Гвоздики дарят
стареньким бабушкам и учителям мужского пола, которым жаба душит подарить
бутылку, – сказал Меф.
Решив, что Меф уже не сердится, раз так длинно рассуждает,
Ромасюсик позволил себе хихикнуть. Оказалось, преждевременно. В стену над его
головой врезался и разлетелся вдребезги стул. И опять Меф не коснулся стула
даже пальцем. Хватило мысли.
– Тебе нужны были ее крылья и флейта? И ночью ты
звонил, чтобы вынюхать, где они? – спросил он с угрозой.
Чтобы Ромасюсику лучше вспоминалось, он взглядом поднял
тяжелое кресло и задумчиво покачивал им в воздухе. Ромасюсик умел соображать
быстро. Если он признается, у него будут неприятности, но будут потом. Кресло
же есть уже сейчас.
– Меня послали! Понимаешь? – прокудахтал
Ромасюсик.
– Брутально! – сказал Меф. – И кто же тебя
послал, углевод ты наш ходячий?
Знакомое слово заставило Ромасюсика съежиться. Он сидел на
полу и размазывал по лицу сахарные слезы. Щеки и подбородок желейно дрожали. У
головы Ромасюсика заинтересованно вертелись две осы.
– Я, кажется, знаю ответ, – сказал Буслаев. –
Ладно, вали! И цветочки не забудь!
Ромасюсик не стал дожидаться повторного приглашения. Он
схватил гвоздики и с необычной резвостью прошмыгнул к двери.
– Ты все равно сдохнешь! – крикнул Ромасюсик,
просунув в дверь голову. – Думаешь, ты сильный? Ты покойник! Тебя принесут
в жертву сегодня вечером!.. Лигул выбрал нового наследника!
Кресло врезалось в дверь, заставив Ромасюсика отступить и с
кегельным звуком скатиться по лестнице. Меф пожалел, что вспылил слишком рано,
не дав шоколадному юноше высказаться до конца.
«Новый наследник? Это еще кто?» – подумал Меф.
Он не был напуган, однако угрозой пренебрегать не стоило.
Буслаев достал меч и озабоченно оглядел лезвие. Решив, что одного меча может
оказаться недостаточно, закрепил на запястье метательный нож, прикрыв его
сверху тонким свитером.
Дарх наблюдал за ним. Он вновь обрел тяжесть и неторопливо
покачивался на цепи. Мефодий, которому все эти дни казалось, что дарх ослабел,
испытал острое разочарование.
Меф спустился в приемную. Первым и единственным, кого он
встретил, был Чимоданов, с трубным звуком сморкавшийся в портьеры шестнадцатого
века.
– Круговорот гриппозных бацилл в природе? Научный
соплеобмен? – поинтересовался Меф.
Чимоданов закончил очистку носа и вытер его кистью.
– Я простужен. Не подходи ко мне. Я ходячая
зараза! – предупредил он.
– Ходячая зараза, ты в курсе, что сейчас июль?
– Дело не в июле… Я доброволец мрака. Вывожу в своем
носу грипп для осенней эпидемии! – заявил Чимоданов.
– И что будет, если выведешь?
– Получу дополнительные баллы, которые позволят мне
продвинуться в иерархии. Ты что, не знал? – удивленно пояснил Чимоданов.
– Не-а. Ты видел Ромасюсика?
– Мне плевать на всех, кого я видел. И еще больше
плевать на тех, кого я не видел, – ответил Петруччо и снова чихнул.
Оставив философски настроенного Петруччо плевать на всех
подряд и заботливой курочкой высиживать бациллы, Меф постучал в кабинет к Арею.
Ему хотелось выяснить, известно ли мечнику что-то о том, о чем кричал
взбешенный Ромасюсик. Мечник сидел почти у самой двери, на турецком ковре, и
раскладывал на полу портреты, грубо набросанные кистью на маленьких, с ладонь,
холстах.
– Хороший был боец, только слишком много думал о
смерти, – сказал он Мефу, показывая на один из портретов. – И погиб
глупо. Его ранили в бедро. Слабая, неглубокая рана, он мог еще сражаться, но
решил, что правильнее будет остановиться. Он не угадал. Зрители были
раздражены. Пальцы опустились, и ему перерезали горло.
– Его убили вы? – спросил Меф.
– Что за чушь? Его убил Пластус. Вот этот! – Арей
отыскал еще один портрет. – Был такой боец – сражался двумя гладиусами. Я
советовал ему брать щит, но ему было плевать. «Со щитом, – говорил
он, – я смогу атаковать только одной рукой».
– Он тоже думал о смерти слишком много?
