– Нет, слишком мало. В Пластусе мне нравилась другая
черта. Он любил бросать вызов. Он выходил на арену и оскорблял зрителей.
«Derideo te! Filius tu canis et cameli! Stercorem pro cerebro habes!»
[6]
– кричал он. Ты же знаешь латынь? Сейчас это звучит довольно невинно, особенно
после кровосмесительного жаргона нашей дорогой Улиты, но для римлян это были
страшнейшие оскорбления. Особенно если учесть, что он кричал это патрициям.
Меф взглянул на портреты, кое-что сопоставил, и до него
внезапно дошло.
– Они же были не стражи! Обычные люди! –
ошеломленно сказал он.
– Именно, – кивнул Арей. – Как ты небрежно
выразился, обычные, зауряднейшие люди. Быстро же вы все тут становитесь
снобами, которые слово «люди» произносят, точно роются в мусоре. Более того,
портреты рисовал я, по памяти и много лет спустя, так что за точность не
ручаюсь. Но что за тон? Или ты тоже склонен считать людей вторым сортом? Даже
третьим, после стражей и магов, а?
– Я – нет, – сказал Меф. – Но я не знал, что
вы любили смотреть гладиаторские бои.
– Смотреть? Это было бы скучно и подло. Нет, я
притворялся рабом, проданным в школу гладиаторов за серьезную провинность вроде
нападения на хозяина. Меня выводили на арену, и я сражался как гладиатор.
Дрался на равных, без дара, без возможностей стража. Меня могли убить, как и
любого из них. И смерть была бы настоящей.
Арей смешал рукой портреты.
– Цирку я не нравился. На меня смотрели, как на мясо,
как на расходный материал. Что они видели? Немолодого мужика. Некрасивого.
Грузного. Без рельефных, обильно смазанных маслом мышц, какие были тогда в
моде. Мышцы-то у меня имелись, но дикие, медвежьи, варварские, как тогда
называли. Ни у кого из зрителей я не вызывал ни малейшей симпатии. Выбей мой
противник у меня меч, получи я рану, весь цирк повернул бы большой палец вниз,
чтобы такой мусор, как я, утянули с арены на ослах, присыпав кровь песком. И
это меня подзадоривало. Я хотел доказать, и я доказывал… Видел бы ты, как
доказывал! Бывало, против меня выпускали сразу двоих.
Глаза Арея пылали. Меф представил, как он доказывал, и
содрогнулся. Да, Даф была права. Арей любил бой ради боя. На ненависть он
отвечал ненавистью – обычный путь мрака. Отвечать на ненависть любовью Арей
счел бы жалким. Путь света был ему неведом, как не был понятен он пока и самому
Мефодию. Одно Мефодий видел точно: путь Арея ведет в тупик.
Должно быть, мечник что-то почувствовал. Портреты исчезли.
Снизу вверх, продолжая сидеть на ковре, Арей посмотрел на Мефодия.
– Весь такой официальный! С потайным ножичком! А как
насчет умения извлекать оружие из воздуха? Зачем мы его тренировали? –
спросил Арей, без видимого усилия доставая из пустоты китобойный гарпун,
который небрежно полетел в угол. – И потом, разве твой взгляд не может
превращаться в два стальных лезвия, на которые ты легко насадишь почти всякого
нехорошего дядю, если, конечно, он не страж или не переодетая валькирия?
– Дар можно блокировать. Тогда я не смогу призвать к
себе даже меча при условии, что он будет у меня не с собой, – сказал Меф.
– И поэтому синьор помидор решил взять с собой ножик,
чтобы было чем сделать харакири в этом архипечальном случае, – подсказал
Арей.
Меф переместился к окну. Он сделал это, чтобы Арей
повернулся и на его лицо упал свет.
– Сегодня у нас какое? Тридцать первое? – спросил
Мефодий.
– Для особо озабоченных числами существуют
календари, – сказал мечник равнодушно.
Меф секунду поколебался, а затем решил открыть карты:
– Я встретил Ромасюсика.
– Это грандиозное событие! Надеюсь, стела уже заказана?
«На этом месте в таком-то году Буслаев встретился с Ромасюсиком», –
проворчал Арей.
Меф подумал, что юмор Улиты возник не на пустом месте.
– Ромасюсик разгорячился и сказал, будто бы Лигул нашел
для мрака нового наследника, – проговорил Мефодий, глядя на Арея.
Он ожидал, что новость заставит мечника вздрогнуть, но Арей
лишь вытянул ноги и лег на ковер.
– Самые вкусные новости – хорошо просроченные новости.
У нас с Улитой была клиентка, которая любила продукты с тухлецой, –
заметил он.
– ТАК ВЫ ЗНАЛИ?
– Никто не говорил мне этого напрямую. Но я умею
думать. То, что у Лигула новый фаворит, стало ясно, когда в резиденцию ввалилась
эта миловидная немногословная особа и устроила погром.
– Прасковья – наследница Лигула? – усомнился Меф.
– Скажем так: возможная. Прасковья гораздо удобнее для
Лигула, чем ты, – сказал Арей.
– Почему удобнее? – спросил Меф.
Девушка с косящими глазами не казалась ему такой уж мирной и
послушной овечкой.
– Ну, во-первых, он сам ее воспитал и по-своему к ней
привязан. Хотя на привязанность Лигула я полагаться бы не стал. Он из тех, кто
долго и с удовольствием ласкает щенка, после чего бросает его живым в котел.
Есть и другая причина.
Арей ухмыльнулся. Было заметно, что эта вторая причина
развлекает его.
– Лигул наконец смекнул, что сажать на трон уродца без
эйдоса двусмысленно. Тартар полон честолюбцев. У всякого хватит ума сообразить,
в чьем дархе эйдос владыки и кто, соответственно, дергает нити марионетки. С
Прасковьей же не все так просто. Ее эйдос очень странный. Он крупный, яркий, но
почему-то совсем не влияет на ее личность.
– Значит, все-таки Прасковья, – сказал Меф.
– Не исключено. Но чтобы через пару лет посадить ее на
трон (и править вместо нее, а это главный интерес Лигула), горбуну не хватает
одного маленького пустячка.
– Какого?
– Лигулу мешаешь ты. У тебя силы Кводнона, которые
нужно отдать Прасковье. Только в этом случае она получит моральное право
управлять мраком. Бонзы мрака не особо щепетильны, но признают лишь того, в ком
будет его дар. Лигулу это великолепно известно.
– Значит, меня должны прикончить. И теперь каждую
секунду надо ждать убийцу, – сказал Меф, констатируя факт.
Арей с сомнением прищелкнул языком.
– Это вряд ли. Прикончить тебя Лигул мог еще в Тартаре.
Нет, если бы ему достаточно было твоего физического устранения, тебя давно бы
уже не существовало.
– И чего же он тянет? – спросил Меф.
