— Зачем ты рассказываешь мне об этом?
— Ты прав. Это совершенно не обязательно. Тебе абсолютно ни к чему знать, какая она. Это не станет частью нашей игры. Ее жизнь, мечты, надежды и устремления — на самом деле все это действительно не важно, не правда ли? Разве может быть в этой девушке нечто такое, что сделало бы ее жизнь более ценной, чем твоя собственная? Или жизни твоей сестры и матери? А также жизни тех многочисленных девушек, которых я пообещаю в будущем не убивать? Мне думается, сейчас тебе предстоит принять самое простое из всех возможных решений. Ведь ценой ее смерти ты избавишь от подобного конца многих людей. Ты сможешь положить конец моей карьере серийного убийцы и даже, как я уже сказал, самой моей жизни. Ее убийство имеет смысл и с финансовой, и с экономической, и с эстетической, и с эмоциональной точки зрения. Одна жизнь будет погублена, зато многие спасены. Справедливость восторжествует. И цена всему этому мне кажется поистине смехотворной. — Питер Куртен улыбнулся, глядя на сына. — Послушай, черт побери, это сделает тебя знаменитым. Тебя станут считать героем. Героем этого нового штата. Человеком пускай и небезупречным, зато решительным. На всем пространстве от атлантического побережья до тихоокеанского, то есть не только здесь, но и по всей нашей стране, тебя станет прославлять множество людей. За исключением разве что ближайших родственников юной Кимберли. Но и те едва ли станут протестовать слишком назойливо. Им, скорее всего, быстро заткнут рот, если учесть, как эффективно власти нашего штата умеют скрывать всякие неприятности. Так что лично я на твоем месте не колебался бы ни доли секунды.
Джеффри продолжал хранить молчание.
— Но, может статься, дело в том, — медленно проговорил отец, — что ты боишься самого себя, а вернее, того, что ты рискуешь обнаружить в своей душе? Это и вправду может оказаться проблемой. Нет ли где-то в тебе потаенной дверцы, которую тебе страшно открыть? Или даже небольшой щелки, в которую страшно заглянуть и через которую, как ты, видимо, опасаешься, неровен час полезет все что угодно? — Питер Куртен явно развлекался, говоря подобные вещи. — Да, последнее обстоятельство, видимо, способно поднять цену смерти этой в высшей степени малозначительной молодой особы и сделать ее несколько более высокой, чем мы сперва предполагали… Я угадал?
Джеффри не пожелал ответить на этот вопрос.
Он изучающе смотрел на отца и его жену. Отметил лихорадочный блеск в глазах у отца, стальной холод в глазах у его жены. Вместе с тем эти двое странным образом составляли единое целое. Мачеха была словно змея, свернувшаяся в кольцо, готовая в любой момент совершить смертоносный бросок, отец казался спокойным. Он щедро сыпал словами, словно позабыв о времени, наслаждаясь каждой минутой затеянного разговора. Значит, убийство для него было десертом, главным же блюдом было терзать жертву словами. По его насмешливому тону Джеффри мог судить, насколько мучительны были последние минуты для многих его жертв.
От сияния люстр, словно пышущих жаром, от непрерывного потока слов Джеффри стало казаться, будто что-то сдавило грудь, будто он под водой. Ему нестерпимо захотелось вынырнуть и глотнуть воздуху. И в ту же секунду он понял, что попал в западню, ибо человек, расставивший ее, знал, что его сын обязательно в нее угодит. Отец видел его насквозь, потому что они похожи. Единственное различие, пожалуй, состояло в том, что жизнь представляла для Джеффри ценность, а для отца нет.
Джеффри хотел жить.
А отцу, отнявшему в свое время так много жизней других людей, было глубоко наплевать, останется он в живых этим вечером или нет. Его занимало совсем другое.
Джеффри жадно дышал, с каждым глотком воздуха стремясь обрести так сильно ему недостающее спокойствие.
«Время, — вдруг вспомнил он. — Нужно выиграть время».
Его мозг лихорадочно заработал. Сестра, должно быть, уже близко. Ее появление может все изменить. Тогда он выберется из тех пут, которые набросил на него отец. А скоро прибудет и команда чистильщиков из Службы безопасности.
Но пока дело принимало плохой оборот и становилось хуже с каждой секундой.
Джеффри взглянул на отца. «Поиграем в поддавки, — решил он. — Пофехтуем».
— Откуда мне знать, не обманешь ли ты меня?
Питер Куртен улыбнулся:
— Как, не доверять честному слову родного отца?
— Честному слову убийцы? Я имею дело с убийцей. Если у меня раньше и были сомнения, то, когда я попал сюда, они развеялись. Вопросов почти не осталось.
— Что поделаешь, такова жизнь, — ответил Куртен, — а большего эксперта, чем я, в вопросах, касающихся жизни и смерти, найти трудно. Кто лучше меня знает правила игры в жизнь и смерть?
— Возможно, я, — ответил Джеффри. — И пожалуй, я знаю, что это вовсе не игра.
— Не игра? Джеффри, ты меня удивляешь. Это самая интересная и увлекательная из всех игр.
— Тогда как ты можешь обещать больше не играть? Если все, что я должен сделать, — это вогнать пулю между глаз совершенно незнакомой мне девушке, странно было бы ожидать от законченного убийцы, что он склонит передо мной голову и послушно примет мой приговор. Что-то плохо верится. Думаю, главная цель твоего спектакля все же именно моя смерть. Да и откуда мне знать, жива ли еще эта Кимберли Льюис. Ты вполне мог записать ее голос, например на диктофон. Что, если она, как и многие твои жертвы, лежит брошенная где-нибудь в лесу с раскинутыми руками? Кто знает, найдут ли ее там вообще…
Куртен быстро поднял руку, призывая сына замолчать. Кровь бросилась ему в лицо, и было видно, что он готов вот-вот взорваться.
— Нет, я их не бросал, мой план был совсем в другом! — воскликнул он.
— Твой план? Конечно! Твой план был в том, чтобы трахнуть их, а потом убить, как у любого психа…
Куртен сделал рукой внезапный рубящий жест. Джеффри ожидал услышать в голосе отца гнев, однако вместо этого тот заговорил голосом холодным и сдержанным:
— Я от тебя ожидал большего. Где твой ум и образование? — Он поднял перед собой руки, соединив кончики пальцев, а затем внимательно посмотрел поверх них на сына. — Что ты вообще знаешь обо мне? Кто я, по-твоему? — спросил он.
— Убийца…
— Ты не знаешь ничего, — прервал его отец. — Ничего! А главное, ты понятия не имеешь, что такое величие. Ты не выказываешь никакого почтения. Ты ничего не понимаешь. — Отец покачал головой. — Это не имело ничего общего с обычными убийствами. Нет ничего тривиальнее убийства, Джеффри. Убийство само по себе не более чем развлечение. Но если вложить в это занятие хоть капельку ума, оно превращается уже в кое-что более возвышенное. А возвысить смерть — вот это уже настоящий вызов судьбе. — Он замолчал, а потом прибавил: — Вот почему я не такой, как другие.
Пару секунд отец внимательно смотрел на сына, словно удивляясь, почему тот сам этого не понимал.
— Я пролил кровь множества людей, — снова заговорил он. — Однако другие пролили ее не меньше. Я был жесток и беспощаден, но и это не такая уж большая редкость. Знаешь ли ты, Джеффри, что несколько лет назад, в один прекрасный день, я стоял над мертвым телом юной девушки и понимал, что могу покинуть место, где ее убил, и ни единая душа даже в малейшей степени не сможет осознать ту глубину чувств, то высочайшее ощущение величия моих деяний, которые я испытывал в тот момент? В тот миг, Джеффри, я осознал, что все мои начинания еще не доведены до конца. Я рисковал, Джеффри. Ведь могло случиться так, что величайшее дело моей жизни мне бы наскучило. У меня даже промелькнула мысль о самоубийстве. Потом я принялся рассматривать возможность совершения каких-то безумных поступков, таких как теракты, геноцид, политические убийства, и в конечном счете отмел всю эту чепуху, потому что сознавал, что, даже соверши я их все, память обо мне рано или поздно испарится, и я буду забыт. И уж точно навсегда останусь непонятым. Но мои желания простирались гораздо дальше, Джеффри. Я хотел, чтобы меня помнили. — Он опять заулыбался. — И как раз тогда я узнал о затее с Пятьдесят первым штатом, об этой новой территории, где решили создать новый уклад со всем соответствием мечтам и чаяниям американцев. Кто мог бы лучше соответствовать этим взглядам на прошлое, нежели я?
