— А я считал, что правда важнее всего и неотделима от свободы.
Мэнсон улыбнулся и покачал головой:
— Это старомодная и устаревшая концепция. На самом деле правда лишь увеличивает скорбь и страдания.
— Так поэтому здесь она тоже тщательно контролируется?
— Конечно. Но не так, как это было описано Оруэллом,
[67]
когда министерство так называемой правды пичкало массы дезинформацией, а то и откровенной ложью. То, что мы делаем, это… ну, мы вроде как производим селекцию. Отбираем, что следует предавать огласке, а что нет. Ну и конечно, люди по-прежнему вольны говорить все, что захотят. А ведь слух может оказаться куда страшнее правды. Поэтому мы скрывали то, что делал ваш отец. Но такое не может длиться бесконечно, даже здесь, где власти умеют держать под замком все свои секреты лучше, чем где бы то ни было. Однако, как уже было мной сказано, я прагматик. Ни один секрет не может быть по-настоящему в безопасности, пока он не мертв и не похоронен. Так сделайте же и это частью истории.
— Безопасность — хрупкая вещь.
Мэнсон глубоко вздохнул:
— Встреча с вами доставила мне удовольствие, профессор. Но у меня есть и другие дела. Они требуют, чтобы я занялся ими также. Хотя ни одно из них не является настолько важным, как то, о котором мы теперь говорим. Найдите вашего отца, профессор. От этого зависит очень многое.
Джеффри кивнул и пообещал:
— Сделаю все, что смогу.
— Нет, профессор. Вы просто обязаны добиться успеха. Любой ценой.
— Я попытаюсь, — сказал Джеффри.
— Нет. У вас получится. Я это знаю, профессор.
— Почему вы в этом так уверены?
— Потому что мы можем говорить о многих вещах, об интригах и о правде, наслаивающихся друг на друга, но в одном я совершенно не сомневаюсь.
— И в чем же именно?
— В том, что сыновья и отцы всегда ведут борьбу, стремясь вырвать друг у друга победу, профессор. Это ваша схватка, не чья-либо. И она всегда останется вашей. Конечно, она будет и моей тоже, но моей совсем в другом роде. А вы… Это дело связано с самой сущностью вашего бытия. Ведь правда?
Джеффри вдруг заметил, что ему стало трудно дышать.
— Ваше время настало, причем именно сейчас. Или вы думали, что так и проживете всю жизнь, не вступая в единоборство с отцом?
— Мне казалось, — начал Джеффри и вдруг почувствовал, как голос его становится все более хриплым, — что наше противостояние будет чисто психологическим. Что оно окажется битвой с призраками прошлого. Мне думалось, что он мертв.
— Но оказалось, что это не так, не правда ли, профессор?
— Да, — промямлил Джеффри, ощущая, как язык отказывается ему повиноваться.
— Таким образом, получается, что ваша борьба перемещается в новое, дополнительное измерение. Ведь так?
— Похоже, что так, мистер Мэнсон.
— Отцы и дети, — подытожил директор. Голос его был мягким и мелодичным, и изъяснялся Мэнсон с такой интонацией, будто находил все, что говорил, забавным и удивительным. — Они всегда части одного пазла, подобные двум сходным его кусочкам, сцепленным друг с другом и попавшим немного не в то место. Скроенные на один манер, они вечно друг другу противодействуют. Сын стремится дистанцироваться от отца. Отец стремится ограничить сына жесткими рамками.
— Мне может понадобиться кое-какая помощь, — попросил Джеффри.
— Помощь? Но кто может помочь в этом исконнейшем из единоборств?
— Есть еще двое участников, мистер Мэнсон, а именно моя мать и моя сестра.
Директор улыбнулся:
— Справедливое замечание. Хотя я подозреваю, что им придется вести свои собственные сражения. Однако, профессор, поступайте, как считаете нужным. Если вам потребуется вызвать подкрепление, действуйте. В этой битве вы можете пользоваться полной и неограниченной свободой.
Разумеется, Джеффри тут же догадался, что последнее заявление Мэнсона — сплошное лукавство.
Агент Мартин не стал расспрашивать Джеффри, о чем тот беседовал с его боссом. Оба они невесело брели бок о бок через все здание к своему кабинету, словно обдумывая стоящую перед ними задачу. Когда они почти дошли до двери, из лифта вышла секретарша с конвертом из манильской бумаги в руках. Осторожными шагами она миновала группу детского сада, направляющуюся на прогулку, — малыши выстроились длинной гусеницей, держась, чтобы не потеряться, за флюоресцентную оранжевую веревку. Юная секретарша улыбнулась им, помахала на прощание рукой, а затем поспешно подошла к Мартину с Клейтоном.
— Это для вас, агент, — проговорила она быстро. — Поступило курьерской почтой. Доставка срочная, аллюр три креста и все такое. Парочка интересных деталей. Не знаю, поможет ли это вам в том, чем вы занимаетесь, но все-таки отмечу, что в лаборатории эту депешу явно запечатывали на скорую руку и довольно небрежно. — И она вручила конверт. — Вот, пожалуйста, — произнесла она, после того как детектив, приняв его, забыл ее поблагодарить.
Бросив быстрый оценивающий взгляд на Джеффри, она повернулась и пошла обратно к дверям лифта.
— Что это? — спросил профессор, наблюдая, как двери лифта за ней закрываются.
— Предварительный отчет лабораторного обследования компьютера, который мы нашли в том доме. — Детектив вскрыл конверт. — Черт подери! — вырвалось у него.
— Что там?
— Никаких отпечатков. Никаких волокон ткани. Если бы он касался его ладонями, то остались бы частицы его пота, и мы смогли бы выделить из них его ДНК. Но ничего подобного! Просто дьявольское невезение. Эта чертова штуковина оказалась абсолютно чистой.
— Он не глуп.
— Да, я в курсе. Он ведь и сам нам об этом напомнил, верно?
Джеффри не ответил, но поинтересовался:
— Есть там что-либо еще?
Мартин принялся просматривать отчет дальше.
— Да, — сказал он через пару секунд. — Тут имеется и кое-что еще. Возможно, ваш старик не такой уж и ушлый убийца, каким кажется.
— То есть?
— Он не догадался уничтожить серийный номер компьютера. Так что ребята из лаборатории сумели кое-что проследить.
— И?..
— Номер говорит, что это компьютер из партии, которая поставлялась в различные магазины на юго-востоке. Это уже кое-что. Кроме того, ваш отец, видимо, совсем не заботился о гарантийном обслуживании, потому что так и не произвел регистрацию страховки компьютера у фирмы-провайдера.
