— Вы его помните?
— Еще бы не помнить, — отозвался его собеседник, не сводя с него глаз. — Вы, как я понимаю, приходитесь родственником мистеру Митчеллу?
— Да. Он мой отец.
— Ну конечно. Я мог бы и сам догадаться. Глядя на ваше лицо, трудно не заметить несомненного сходства. Да и фигурой вы тоже в него. Он был высокий и стройный, как вы. Спортивный и элегантный. Всегда в прекрасной форме. И в физическом, и в умственном отношении. Вы, часом, не играете на скрипке, как он? Нет? Очень жаль. У него был талант. Итак, вы сын человека, которого я когда-то знал, хотя и не слишком хорошо… Какого же рода информацию вы хотите от меня получить?
— Он умер…
— Да, мне об этом говорили. К тому же я сам про это читал.
— Но на самом деле он не умер.
— Ага, уже интересно. И что, он жив до сих пор?
— Да.
— И вам…
— Я не видел его с детства. С девяти лет. С тех пор прошла четверть века.
— И вот, словно некий сирота, или, лучше сказать, как некий ребенок, которого отдали на усыновление, оторвав, несмотря на его слезы, от родителей, вы отправились искать правду по следам человека, который вас бросил?
— Слово «бросил» в моем случае не очень подходит, но в общих чертах вы угадали.
Старый учитель поразглядывал потолок, потом крутанулся на кресле, снова бросил долгий взгляд в окно, на игровое поле, а потом вновь повернулся к Джеффри:
— Молодой человек, я не советовал бы вам слишком упорствовать и, несмотря ни на что, продолжать ваше путешествие.
Джеффри стоял перед классной доской и колебался, не зная, как отреагировать на эти слова.
— А почему нет? — все-таки спросил наконец он.
— Что вы собираетесь приобрести для себя благодаря этой информации? Хотите заполнить ею какую-то брешь в своей жизни?
Джеффри не считал, что стремится именно к этому, но ему пришло в голову, что старый учитель отчасти прав. Он колебался и уже начал было подумывать о том, чтобы выложить на стол все карты и честно признаться, что именно и зачем он хочет узнать, но потом передумал и вместо этого произнес:
— Вы его помните?
— Конечно. В свое время он произвел на меня исключительно сильное впечатление.
— А если поточней?
— Он был страшный человек.
От этого ответа Джеффри едва не лишился дара речи.
— Почему? — спросил он.
— Это был самый необычный из всех историков, каких я только знал.
— Что заставило вас так думать?
— Потому что нашего брата преимущественно интересуют лишь капризы истории. Ее превратности и причуды. Почему произошло это? Почему случилось то? Выходит своего рода игра, похожая на попытку нарисовать очертания некой географической карты через бумагу, которая недостаточно тонка, чтобы через нее были отчетливо видны контуры того изображения, что находится под ней.
— А он был другой?
— Да. Во всяком случае, такое у меня сложилось о нем впечатление…
— И что же дальше?
Его собеседник заколебался, но потом, пожав плечами, продолжил:
— Он любил историю потому… заметьте, это не факт, а всего лишь сложившееся у меня впечатление… потому, что намеревался ее использовать. В своих личных целях.
— Простите, не понимаю.
— История в чем-то похожа на свод ошибок, допущенных человечеством. Самыми разными людьми. У меня было такое чувство, будто ему страстно хочется изучить историю, чтобы не допускать впредь подобных ошибок.
— Я понимаю… — начал было Джеффри, но собеседник не дал ему закончить:
— Нет, не понимаете. Ваш отец преподавал историю Европы, но на самом деле его интересовал совсем другой ее раздел.
— Который?
Старый учитель опять улыбнулся:
— Это опять же только мое мнение. Так сказать, некоторое ощущение, а вовсе не реальный факт… — Он остановился, потом вздохнул и снова продолжил: — Я становлюсь все старее и старее. Теперь у меня бывает не больше одного урока в день. В старших классах. Ученикам, в общем, плевать на мой стиль преподавания. Грубый. Бесцеремонный. Агрессивный. С провокационными вопросами и с обсуждением спорных теорий. Быть историком не так просто. Мы не слишком-то любим современный мир. Нам больше всего по нраву времена давно минувшие.
— Так вы начали говорить про раздел истории, который его интересовал на самом деле. Что он собой представлял?
— Что вы знаете о вашем отце, мистер Клейтон?
— То, что я знаю, мне совсем не нравится.
— Умно подмечено. А вот вам моя точка зрения. Такое признание обычно нелегко дается, однако я вам честно скажу: меня переполнило чувство радости, когда ваш отец объявил мне, что увольняется. И не оттого, что он был плохим учителем, ибо это было не так. Нет, он был одним из лучших учителей, которых я только знал. Возможно, лучшим. И популярным среди учеников. Но мы потеряли одну ученицу. Она была похищена с территории школы и убита самым жестоким образом. И мне совсем не хотелось, чтобы подобное повторилось.
— И вы подозреваете, что он как-то был с этим связан?
— Что вам известно, мистер Клейтон?
— Что его допрашивала полиция.
Учитель покачал головой.
— Полиция! — фыркнул он. — Они же ни в чем не разбираются. Эти ребята и представления не имели, что им следовало искать. Историк в подобных вещах знает толк побольше, чем они. Историк понимает, что все события представляют собой комбинацию многих факторов. Тут задействованы и ум и сердце, и политика и экономика, и совпадения и случайности. Мир есть поле взаимодействия самых причудливых сил. Вы знали об этом, мистер Клейтон?
— В той области, в которой я специализируюсь, это, конечно же, более чем справедливо.
— А чем вы занимаетесь, осмелюсь спросить?
— Я профессор психологии Массачусетского университета, и меня интересуют проблемы криминального поведения.
— Ага, как интересно. Так, стало быть, вы занимаетесь…
— Убийствами.
Старый учитель улыбнулся:
— Этим же занимался и ваш отец.
Джеффри весь подался вперед, и это движение как нельзя лучше передало тот оставшийся невысказанным вопрос, который он хотел бы задать.
Историк снова качнулся в кресле:
— Я и в самом деле никак не мог взять в толк, почему за все эти годы никто так и не пришел ко мне, чтобы начать задавать вопросы о Джеффри Митчелле. И по прошествии многих лет я уже начал и сам отчасти верить, что пресловутая автомобильная авария в самом деле имела место и миру все-таки удалось увернуться от этой летящей в него смертоносной пули, которой являлся ваш отец. Вот такая метафора. Конечно, не стоило бы позволять себе говорить метафорами, особенно сейчас, когда я стал стар и мне уже вроде бы не пристало делать свою речь слишком цветистой. А вообще-то, хороший историк должен всегда во всем сомневаться. Сомневаться, если сам собой напрашивающийся ответ чересчур прост. Сомневаться в том, что случай или слепая удача дала кому-то возможность заработать крупное состояние, потому что это слишком редко случается и верить в подобное везение неразумно. Вообще, сомневаться следует во всем, потому что лишь через такое сомнение, кстати еще и приправленное скептицизмом для верности, можно докопаться до исторической правды.
