А для этого, в свою очередь, требовалось мысленно восстановить во всех подробностях жизнь, которую она вела до того дня, когда рядом с нею притормозил фургон и из него выскочил неизвестный мужчина. Девушка вспоминала как хорошие моменты, так и плохие. Все было одинаково ценно, полагала она. Злость по отношению к матери, презрение к мужчине, который претендовал на роль отчима, — даже эти воспоминания укрепляли ее решительность.
«Рядом с комодом стоит черный металлический торшер с красным абажуром. Ковер — цветное покрывало, лежащее поверх старого, выцветшего, покрытого пятнами коврового покрытия. Самое заметное пятно — это когда я пролила томатный суп, который, на самом деле, нельзя было приносить из кухни, но я принесла. Как она орала! Тогда она назвала меня безответственной. И справедливо. Но я все равно стала спорить с ней. Как часто мы спорили? Раз в день? Нет, чаще. Когда я вернусь домой, она крепко меня обнимет и расскажет о том, как горько плакала, когда я исчезла, и от этого мне будет приятно. Мне не хватает ее. Я не думала, что когда-нибудь смогу произнести эти слова. У нее уже есть седые волосы — несколько прядок, которые она забывает подкрашивать, и я не знаю, стоит ли говорить ей об этом. Она может быть красивой. И она должна быть красивой. А я когда-нибудь стану привлекательной? Может быть, сейчас она плачет. Возможно, рядом с нею Скотт. Я все равно ненавижу его. Папа уже давно бы отыскал меня, жаль, что это невозможно. А Скотт — ищет ли он? И вообще, ищет ли меня кто-нибудь? Папа ищет меня, но он мертв. Это ужасно. Я лишилась самого дорогого, что было в моей жизни. Рак. Жаль, что я не могу наслать рак на мужчину и женщину, которые меня украли. Мистер Бурая Шерстка знает. Он всегда спал со мной рядом в постели. Он помнит, как выглядит моя комната. Но как же нам выбраться отсюда?»
Дженнифер знала, что камера фиксирует все, что она делает. Она понимала, что мужчина и женщина (Дженнифер не была уверена, кого из них двоих она боится больше) могут наблюдать за ней. Тем не менее она потихоньку — так, словно бы, стараясь не шуметь, она сумеет избежать внимания, — начала проводить кончиками пальцев по цепи, начиная от шеи и дальше двигаясь по направлению к петле в стене, куда эта цепь крепилась.
Первое звено. Второе. Звенья были гладкими на ощупь. Дженнифер представила, как должна выглядеть цепь. Серебристая, блестящая; купили ее, похоже, в зоомагазине. Звенья были не такими толстыми, как для питбуля или добермана. Но для нее — в самый раз. Девушка потрогала петлю, вкрученную в стену. Гипсокартон — догадалась она. Однажды, когда она ссорилась с матерью — Дженнифер вернулась домой позже своего «комендантского часа», — она со злости запустила пресс-папье в стену. Раздался гулкий удар, и пресс-папье упало на пол, оставив широкую дыру в стене. Матери пришлось потом вызвать мастера, чтобы тот заделал пролом. Гипсокартон не отличается особой прочностью. Может быть, она могла бы вырвать этот крюк? Дженнифер почувствовала, как ее губы беззвучно пошевелились, когда она мысленно задала себе этот вопрос. «Мужчине следовало бы учесть это обстоятельство, — подумала она. — Сила, с которой я бросила тогда пресс-папье, была совсем даже не девчачья, — напомнила себе Дженнифер. — В детстве папа учил меня метать мяч. Он любил бейсбол. Он подарил мне бейсболку с эмблемой „Ред Сокс“. И он научил меня правильным броскам. Отклонись назад как можно сильнее. Рука согнута в локте. Плечо не шевелится. Удар по мячу. Фастбол. Номер 95 на черном фоне».
Дженнифер едва заметно улыбнулась, но вовремя одернула себя, чтобы улыбку не зафиксировала камера.
«Возможно, я могу стать маленьким питбулем», — подумала она.
Дженнифер ощупала кожаный ошейник вокруг шеи. «И его, скорее всего, купили в том же зоомагазине».
Она представила себе разговор, происходивший при покупке:
— Для собаки какой породы вам нужна цепь, мэм?
Мысленному взору Дженнифер предстал продавец у прилавка. «А вы и не знаете, — думала она, — вы даже не представляете, какой собакой я могу быть. И как я могу укусить».
Она принялась скрести ногтем ошейник. По всем ощущениям, сделан он был из дешевого материала. Девушка обнаружила на ошейнике маленький замок — наподобие того, каким закрываются чемоданы. Здесь же он был нужен, чтобы ремешок плотно облегал шею и не болтался. Дженнифер надавила ногтем чуть сильнее, так чтобы потом можно было вновь найти то место, которое она уже прощупала. А вдруг, подумала пленница, она сможет протереть его насквозь так, чтобы он распался на кусочки?
Она убеждала себя в том, что непременно должны существовать способы вырваться на свободу. Она пыталась разработать порядок действий. Во-первых, нужно как-то обрести свободу движений. Во-вторых, выйти из комнаты через дверь. «Кстати, закрыта ли та на замок?» Затем — выбраться из подвала, где ее держат в заточении, подняться по лестнице. «С какой стороны может находиться лестница? Она должна быть где-то рядом с выходом». Потом нужно найти дверь, ведущую из дому на улицу. И тогда — бежать. Не важно, в каком направлении. «Главное — прочь. Это уже будет несложно, — подумала Дженнифер. — Если только я смогу выбраться наружу, туда, где дальше уже можно бежать, — меня никто не догонит. Бегаю я быстро. В любых спортивных соревнованиях я всегда бегала быстрее всех. Школьный тренер хотел, чтобы я участвовала в забеге, но я отказалась. Хотя я, конечно, могла бы сделать всех этих девчонок, да и большинство мальчишек. Все, что мне нужно, — это чтобы обстоятельства сложились в мою пользу».
Дженнифер убрала руки с ошейника и принялась поглаживать своего медвежонка. «Потихоньку, шаг за шагом. Мы это сделаем. Я обещаю», — шептала она Мистеру Бурой Шерстке. Услышав, что ее голос отдается эхом в помещении, она удивилась тому, как громко, оказывается, произнесла эти слова. На мгновение ей даже почудилось, что она буквально выкрикнула их. Затем Дженнифер сообразила, что говорила шепотом. Гулкое эхо еще звенело у нее в ушах, когда вдруг сознание девушки уловило совсем иной звук. Кто-то подошел к двери. Дженнифер вздрогнула и наклонила голову в ту сторону, откуда послышался шум.
Она закусила губу. Не слышно было, чтобы кто-нибудь вставил ключ в замок. Не слышно было, чтобы кто-нибудь отодвинул щеколду. Она попыталась припомнить все прошлые разы, когда открывалась дверь. Был ли тогда какой-то особенный звук? Нет, девушка была абсолютно уверена, что каждый раз слышала, лишь как поворачивается дверная ручка. О чем это могло говорить?
Дженнифер не успела ответить себе на этот вопрос, ибо не прошло и доли секунды, как в помещении прозвучал мужской голос:
— Встань. Сними нижнее белье.
* * *
Майкл и Линда понимали, что «Часть четвертая» посвящена не только сексу, но также обладанию и власти. Сексуальный компонент тем не менее был решающим: он являлся тем стержнем, на котором держался успех всего шоу, — так полагали они. Майкл провел часы, изучая буквально каждый кадр «Хостела» — этот сериал, считал он, деградировал до уровня подросткового ужастика, где кровь текла рекой. Но там, где слишком много крови, уже пропадает всякое напряжение. В свою очередь, у Линды подобные фильмы вызывали омерзение, зато она читала и перечитывала каждую попадавшуюся ей на глаза книжку о Патти Херст и Симбионистской армии освобождения. Линду восхищало то, как богатую наследницу Херст, используя методы психологического воздействия, превратили в революционерку по имени Таня. Конечно, им с Майклом не было никакой нужды в том, чтобы Номер Четыре тупо взяла в руки автомат с пустой обоймой и участвовала бы в плохо спланированном ограблении банка или в акциях из разряда «накорми бедноту». Но что более всего поражало Линду — это то, что Херст была вынуждена отказаться от своей идентичности. Изоляция. Чувство постоянной угрозы. Физическое насилие. Сексуальное давление. Каждый из этих компонентов словно бы по кусочку отламывал от Патти Херст частицы ее прежней личности, до тех пор пока она не стала «чистым листом», на котором можно было «написать» все, что угодно, чем и воспользовались ее похитители. Линда пришла к выводу, что те же самые элементы можно было использовать и в их с Майклом шоу. Она предполагала, что идея, приводившая в восхищение ее, Линду, должна точно таким же образом воздействовать и на всех остальных людей в мире. В отличие от Майкла, который несколько отчужденно относился и к самому́ шоу, и к тем, кто готов был платить за круглосуточный доступ к прямой трансляции с участием Номера Четыре, Линда ощущала, что ей в какой-то мере были присущи те же страстные увлечения, что и их клиентам.
