— Вот.
Мартен заглянул в список. Десятки имен, напечатанных в две колонки на трех страницах. Глаза его скользили по строчкам, но ни одно имя не заставляло остановиться. Потом появилось знакомое: Алиса Ферран. Он продолжил читать. Людовик Аслен, еще один из тех, кто покончил с собой. Еще дальше — Флориан Ванлоот. Сервас искал еще двоих ребят, отдыхавших в лагере, перед тем как покончить с собой, и вдруг его глаза натолкнулись на одно совершенно неожиданное имя.
Его здесь просто не должно было быть.
У Серваса закружилась голова, и он вздрогнул, словно его током ударило. На миг ему показалось, что это галлюцинация. Мартен закрыл глаза, потом открыл. Но имя осталось там, среди других, и никуда не делось. Ирен Циглер.
Черт возьми, но этого не может быть!
24
Сервас долго сидел за рулем «чероки», невидящими глазами глядя перед собой сквозь ветровое стекло. Он не замечал ни хлопьев снега, все гуще падавших с неба, ни снежной подушки, покрывшей шоссе. Под фонарем на снегу обозначался круг света. Огни на мельнице гасли один за другим, в конце концов остался только один. Светилось окно спальни. Наверное, старик читал, лежа в постели. Ставней он не закрывал, да это и не было нужно. Любому вору пришлось бы сначала переплыть ручей, а потом долго карабкаться до окон вдоль стены. Такая система была не менее эффективна, чем сторожевой пес или сигнализация.
Ирен Циглер… Ее имя было в списке. Сервас спрашивал себя, что это могло означать. Он вспомнил, как вернулся в жандармерию после первого визита к Сен-Сиру, неся под мышкой картонку с документами. Ирен тогда завладела коробкой и начала листок за листком перебирать лежавшие там бумаги по расследованию дела о самоубийствах. Сен-Сир был категоричен: список детей, отдыхавших в лагере, на тот момент лежал там. Но вдруг старик стал терять память и не хочет в этом сознаваться? Он мог засунуть список куда угодно. Но была и другая гипотеза, которая беспокоила Серваса гораздо больше. Он не нашел списка, потому что Ирен Циглер его тайком выкрала. Тогда, ночью в жандармерии, она очень вяло и неохотно пошла на то, чтобы припомнить эпизоды самоубийств, когда он ее об этом попросил. Неожиданно всплыло еще одно воспоминание: он застрял в кабине фуникулера и пытался до нее дозвониться. Она находилась гораздо ближе к канатке, чем он, и должна была приехать первой, но, когда Сервас вошел в кабину, ее все еще не было. По телефону Ирен объяснила, что свалилась с мотоцикла и находится на дороге. Он увидел ее только после события. Перро на тот момент был уже мертв.
Сервас с такой силой вцепился в руль, что побелели костяшки пальцев. Он потер веки. Сил уже не осталось, Мартен был на грани нервного истощения, тело превратилось в сплошной комок боли. Сомнение, как яд, разъедало его мозг, который начал выдавать новые мысли и образы. Она разбиралась в лошадях, по-мужски водила машину и вертолет, знала весь район как свои пять пальцев. Он вдруг припомнил, с какой поспешностью Циглер вызвалась поехать с ним в мэрию. Она прекрасно знала, что должна там найти. Список был единственной ниточкой, которая вела к ней. Может, она рылась в бумагах Шаперона, чтобы понять, где его искать? Значит, это Ирен пыталась его задушить в лагере? Она надела ему на голову мешок и удавку на шею? Он не мог в это поверить.
От усталости мысли его текли медленно, и он терял способность размышлять здраво. Что же ему делать? У него не было никаких доказательств виновности Ирен.
Сервас взглянул на часы на панели приборов, достал телефон и позвонил Эсперандье.
— Мартен? Что случилось?
Сервас рассказал ему о следователе в отставке, о материалах его расследования и о том, что сегодня обнаружил.
Эсперандье долго молчал, потом скептически спросил:
— Ты думаешь, это она?
— Ее не было со мной, когда я видел в кабине фуникулера Перро и убийцу. Преступник прятал лицо под капюшоном и встал позади Перро, когда наши кабины встретились, явно опасаясь, что я его узнаю. Она должна была прибыть на место преступления первой, но ее там не оказалось. Циглер приехала на место происшествия с большим опозданием. — Вдруг ему в голову пришла еще одна мысль. — Она тоже отдыхала в лагере «Пиренейские серны» и ничего об этом не сказала. Ирен разбирается в лошадях, хорошо знает горы, она женщина спортивная и, несомненно, умеет обращаться с альпинистской веревкой…
— Вот черт! — проговорил Эсперандье, на этот раз потрясенный.
Он говорил, приглушив голос, и Сервас догадался, что тот лежит в постели рядом с Шарлен, которая, наверное, спит.
— Что делать? — спросил он.
Ответом ему было молчание. Даже на расстоянии он понял, что Эсперандье опешил. Венсан не привык, чтобы патрон отпускал вожжи.
— У тебя какой-то странный голос.
— Я очень устал. Кажется, у меня температура.
Он не стал рассказывать о нападении в лагере. Сейчас ему не хотелось об этом говорить.
— Ты где?
Сервас оглядел пустынное шоссе и ответил:
— Напротив дома Сен-Сира.
Он машинально заглянул в зеркало заднего вида. На шоссе никого не было, видимость упала до нуля. Ставни последних домов в деревне были плотно закрыты. Только снежные хлопья густо падали на землю.
— Возвращайся в отель и пока ничего не предпринимай, — сказал Эсперандье. — Я выезжаю.
— Когда? Прямо сейчас?
— Да, одеваюсь и еду. А Циглер?.. Ты знаешь, где она сейчас?
— Думаю, у себя дома.
— Или отправилась на поиски Шаперона. Позвони-ка ей, чтобы уточнить.
— Что я ей скажу?
— Не знаю. Мол, ты плохо себя чувствуешь, заболел, очень устал… Ну, ты же сам говорил. Скажи ей, что завтра останешься дома отсыпаться, что больше так не можешь. Посмотрим, как она отреагирует.
Сервас улыбнулся. После того, что произошло, она вряд ли ему поверит.
— Мартен? Что случилось?
Он прислушался. В трубке, где-то на заднем плане, тихо работал телевизор. Циглер была дома или у кого-нибудь в гостях. Где она живет? В квартире? В доме? Ему не удавалось представить себе ее жилище. В любом случае она не рыщет, как голодный волк, вынюхивая следы мэра. Или Серваса… Он вдруг представил ее себе в кожаном комбинезоне и высоких сапогах, на мощном мотоцикле, потом в кабине вертолета. Вдруг к нему пришла уверенность в том, что это была именно она.
— Ничего, — ответил майор. — Я звоню, чтобы сказать, что сломался. Мне надо поспать.
— Тебе не стало получше?
— Не знаю. У меня путаются мысли. Я вообще не могу думать, очень устал, у меня зверски болит шея. — Нет лучше вранья, чем то, в котором содержится доля истины. — Как думаешь, ты справишься завтра одна? Надо быстрее найти Шаперона.
— Ладно, — помедлив, ответила она. — Ты в любом случае работать не сможешь. Отдыхай. Если будет что-то новое — позвоню. Я тоже иду спать. Ты ведь сам говоришь, что надо сохранять ясность мыслей.
