— Да ничего. Но меня не собираются обвинить в двойном убийстве. Я не враг тебе, Ирен, и не первый встречный идиот, мачо и гомофоб. Ну же, сделай над собой усилие!
Циглер не мигая выдержала его взгляд и пояснила:
— Дома я нашла записку от Жужки, моей подруги из Словакии. Она решила со мной расстаться, упрекала в том, что я слишком занята работой, уделяю ей мало внимания. Мол, меня как бы нет, даже когда я рядом, и все такое прочее. Наверное, ты через это прошел перед крахом семейной жизни, так что понимаешь, о чем я. Разводы — частое дело у сыщиков любой ориентации. Мне надо было объясниться. Немедленно. Я не хотела, чтобы она ушла вот так, а я ничего не сказала бы ей. Тогда мне это было бы невыносимо. Вот я и рванула в «Pink Banana». Жужка там распорядитель.
— Вы давно вместе?
— Полтора года.
— Ты ее очень любишь?
— Да.
— Вернемся к аварии. Точнее, к ее подобию. Ведь ничего не было, так или не так?
— Да была авария, была! Ты что, не видел, какая я приехала, вся исцарапанная? Где же я могла так ободраться, по-твоему?
— Был момент, когда я подумал, что ты ободралась, спихнув Перро в пропасть и спрыгивая с кабины фуникулера.
Она заерзала на стуле и спросила:
— Но теперь-то ты так не думаешь?
— Нет, потому что ты невиновна.
— Откуда ты знаешь?
— Я думаю, что мне известно, кто это сделал. Но ты не сказала мне всей правды, даже если авария и была.
Она снова отпрянула, пораженная его проницательностью.
— После аварии я сразу сообщила, что опаздываю. Тянула время.
— Зачем?
— Перро. Я хотела, чтобы он сдох. Точнее, желала оставить убийце хоть маленький шанс его прикончить.
Сервас посмотрел на нее, покачал головой и спросил:
— За все, что они с тобой сделали, да? Гримм, Шаперон, Мурран и он?
Циглер ничего не ответила, только коротко кивнула.
— В лагере, — продолжил он.
Она удивленно подняла глаза.
— Нет, много позже. Я училась в По и наткнулась на Перро во время деревенского праздника в выходные. Он… он предложил меня подвезти. На обочине, в нескольких километрах от деревни, нас поджидали Гримм и Мурран. Шаперона тогда не было, не знаю, почему так. Поэтому я не увидела связи между ним и этими тремя, когда ты показал мне фото. Когда… Перро съехал с дороги, я сразу все поняла. Я хотела выскочить, но он начал меня бить, бил и на ходу, и когда остановил машину, обращался со мной как с последней шлюхой. Я очень мучилась.
Она замолчала, а Сервас поколебался и все-таки спросил:
— Почему же ты не…
— Не подала жалобу? Я… в то время я спала с кем попало: с мужчинами, с женщинами… Даже с преподавательницей нашего факультета, замужней дамой с двумя детьми. А мой отец был жандармом. Я знала, что потом будет: следствие, грязь, скандал, подумала о родителях, как они на все это отреагируют, о брате и его жене. Они ведь ничего не знали о моей личной жизни.
«Вот почему все удавалось сохранить в тайне столько лет», — подумал Сервас.
Тогда, в доме Шаперона, интуиция его не подвела. Преступники сыграли на том, что девяносто процентов жертв не подали жалоб и никак себя не проявили, за исключением подростков из лагеря, которые никогда не видели их лиц. Они предпочли остаться жестокими охотниками, выбрали ту жизнь, к которой их подталкивал нонконформизм. Жизнь интеллигентных хищников. Но жены их раскусили и что-то заподозрили. Оттого отдельные комнаты и разводы.
Он вспомнил директора лагеря, который тоже умер весьма вовремя, разбившись на мотоцикле.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что подвергала опасности мою жизнь?
— Мне очень жаль, Мартен. Правда. Но в тот момент самым главным было обвинение в убийстве.
Ирен была права. Ей приходилось вести себя очень осмотрительно. Найдя идеальную обвиняемую, Конфьян так просто не выпустил бы из рук такой лакомый кусок. Сервас сам ему его подсунул!
— С того момента, как ты воспользовалась моим отсутствием и пошла по следу Шаперона, ничего никому не сказав, все сильно усложнилось.
— Я не хотела его убивать, только напугать, увидеть у него в глазах тот же страх, которым он упивался, глядя на свои жертвы. Мне хотелось вставить ему в рот дуло пистолета, чтобы он решил, что пришел его последний час. Потом я арестовала бы его.
Ее голос звучал тонкой ледяной нитью, на миг Сервас усомнился, не ошибся ли он, потом сказал:
— Еще вопрос. В какой момент ты поняла, что происходит?
Она посмотрела ему в глаза и ответила:
— С первого убийства у меня зародились сомнения. Потом, когда Перро умер, а Шаперон сбежал, я поняла, что кто-то заставляет их платить по счетам, но не знала, кто именно.
— Зачем ты выкрала список детей?
— Идиотский рефлекс. Я была на коне, у меня в руках находилась эта чертова коробка, и ты очень интересовался, что же там находится. Мне не хотелось, чтобы меня допрашивали и лезли в мою личную жизнь.
— Последний вопрос: зачем ты сегодня положила цветы на могилу Мод Ломбар?
Ирен Циглер немного помолчала, но на этот раз не выказала никакого удивления. Она уже поняла, что за ней весь день следили.
— Мод Ломбар тоже покончила с собой.
— Мне это известно.
— Я всегда знала, что она так или иначе стала жертвой этих насильников, поддалась искушению и пошла на могилу. Когда-то мы с Мод посещали одни и те же вечеринки, потом я поступила на юридический, а через ее жизнь прошел этот грязный след. Мы были близко знакомы, однако настоящими подругами так и не стали, но я ее очень любила. Она была девушка замкнутая и независимая, лишнего слова не скажет. Ей удалось не подпасть под влияние своей среды. Теперь каждый год в ее день рождения я кладу на могилу цветы. Перед тем как арестовать последнего оставшегося в живых мерзавца, мне хотелось подать ей знак.
— Но ведь Мод Ломбар никогда не отдыхала в «Пиренейских сернах».
— Ну и что? Она много раз сбегала из дома, водила знакомства с подозрительными людьми, поздно возвращалась домой. Она наверняка должна была на них нарваться точно так же, как и я.
Сервас лихорадочно думал. Его гипотеза прорисовывалась все яснее. Невероятное, неслыханное решение… Больше у него вопросов не было. Голова опять закружилась.
Он потер виски, с трудом поднялся и сказал:
— Может быть, есть еще одна гипотеза, которую мы не предусмотрели.
Д’Юмьер и Конфьян ждали его в коридоре. Сервас шел к ним, борясь с ощущением, что стены и пол движутся и он теряет равновесие. Мартен помассировал затылок, но это не помогло побороть странное чувство, что ботинки у него надуты воздухом.
