Ферран снова как-то странно на него взглянул и через мгновение твердо ответил:
— Нет.
— Что, по-вашему, на нее нашло?
Отец Алисы молчал так долго, что Сервасу пришлось взять его за руку и потрясти.
— Не знаю, — сказал он, не сводя глаз с Серваса. — Но я уверен, что что-то случилось. Кое-кому в этой долине точно известно, почему убили себя наши дети.
Сам ответ и тон Феррана таили в себе какую-то загадку, и это сильно встревожило Серваса. Он уже был готов попросить уточнить насчет «кое-кого», но тут в кармане у него зазвонил мобильник.
— Извините, — сказал он и встал.
Звонил Майяр. Голос у него был напряженный.
— Мы получили очень любопытный телефонный звонок. Человек явно старался изменить голос. Просил к телефону вас. Утверждал, что это очень срочно, мол, у него есть информация об убийстве Гримма. Но говорить хотел только с вами. Мы уже не впервые получаем такие звонки. Не знаю, как сказать, но этот мне показался… серьезным. Похоже, что звонивший очень напуган.
— Напуган? — Сервас подскочил. — Как это понимать? Вы уверены?
— Да. Даю руку на отсечение.
— Вы дали ему мой телефон?
— Дал. А что, не надо было?
— Нет, вы все сделали правильно. А его номер засекли?
— Он звонил с мобильного и отсоединился сразу же, как получил ваш номер. Ему пытались звонить, но он сразу отключался.
— Номер идентифицировали?
— Пока нет. Для этого нужно запросить телефонного оператора.
— Попросите Конфьяна или Циглер! У меня нет времени этим заниматься! Объясните им ситуацию. Нам необходимо идентифицировать этого типа. Сделайте сразу!
— Хорошо. Он вам обязательно позвонит, — заметил жандарм.
— А его звонок приняли давно?
— Да пяти минут не прошло.
— Отлично. Скорее всего, он мне уже звонит. Подключите Конфьяна. И Циглер! Может, этот тип и не скажет мне, кто он, но мы должны идентифицировать вызов, пусть и ложный!
Сервас отсоединился. Он весь напрягся как натянутый лук. Что там еще случилось? Кто к нему прорывается? Шаперон? Или еще кто-нибудь? Этот человек очень напуган.
Он боится, что жандармы Сен-Мартена его опознают, и поэтому изменил голос.
— Неприятности? — спросил Ферран.
— Скорее вопросы, — отозвался Сервас с отсутствующим видом. — А может, и ответы.
— Трудная у вас работа.
Сервас не удержался от улыбки и заметил:
— Вы первый учитель, от кого я это слышу.
— Я не сказал, что она почетная.
— Почему же? — Серваса хлестнул подтекст такого заявления.
— Вы состоите на службе у властей.
Серваса охватил гнев, и он резко заявил:
— Есть тысячи мужчин и женщин, которые не имеют никакого отношения к властям, как вы изволили выразиться, и жертвуют семейной жизнью, выходными, сном, наконец, чтобы стать последней преградой, заслоном…
— Варварству, — подсказал Ферран.
— Да, варварству. Вы вольны их ненавидеть, критиковать или презирать, но не можете без них обойтись.
— Точно так же, как не обойтись без учителей, которых тоже ненавидят, критикуют и презирают, — с улыбкой парировал Ферран. — Мы квиты.
— Я хотел бы посмотреть комнату Алисы.
Ферран выпрямил свое длинное загорелое тело, одетое в небеленый лен, и предложил:
— Пойдемте.
Сервас заметил клубки скатавшейся пыли на лестнице и перила, которые давно уже никто не натирал воском. Одинокий мужчина. Как он сам. Как Габриэль Сен-Сир. Как Шаперон. Как Перро… Комната Алисы располагалась высоко, под самой крышей.
— Это здесь, — сказал Ферран, указав на белую дверь с медной ручкой.
— А вы убирались в комнате, выбрасывали что-нибудь после?..
— Мы ничего не трогали.
На этот раз лицо Гаспара Феррана исказила гримаса отчаяния. Он повернулся спиной и стал спускаться вниз. Сервас долго стоял на маленькой площадке третьего этажа, прислушиваясь к звону посуды, доносящемуся из кухни. Над головой горела лампочка. Подняв глаза, он увидел, что оконное стекло запорошено легким, прозрачным снегом. Мартен глубоко вдохнул и вошел.
Его сразу же поразила тишина.
Несомненно, все звуки заглушали падающие снежные хлопья. Но тут стояла особая тишина. Еще холод. В помещении было отключено отопление. Тихая, как могила, заледеневшая комната заставила его содрогнуться. Ведь здесь когда-то жила девочка.
Фотографии на стенах. Письменный стол, книжные полки, платяной шкаф. Комод, над ним большое зеркало. Кровать с двумя ночными столиками. Вся мебель, похоже, куплена на барахолке и перекрашена в яркие, живые цвета. Преобладали оранжевый и желтый, с ними контрастировал лиловый цвет стен и белый ковер на полу. Абажур с маленькими лампочками и ночные столики были оранжевые, кровать и письменный стол тоже, комод и рама зеркала — желтые. На одной стене красовался большой постер с изображением белокурого певца и крупной надписью «КУРТ». По белому полу разбросаны фуляровый платок, сапоги, журналы, книги и CD. Несколько минут Сервас привыкал к этому хаосу. Откуда же у него возникло ощущение разреженной атмосферы? Может, потому что здесь ничего не трогали и все в этой комнате словно повисло в воздухе? Да, за исключением пыли. Никто не тронул ни одного предмета, не навел порядка, словно родители хотели остановить время и сделать из комнаты музей, мавзолей. Прошло столько лет, а комната выглядела так, будто Алиса вот-вот зайдет и спросит у него, что, собственно, он здесь делает. Сколько раз за все эти годы отец Алисы заходил сюда и испытывал то же чувство? Сервасу пришла мысль, что на его месте он точно сошел бы с ума, испытывая каждый день искушение подняться по ступеням и толкнуть еще раз дверь в пустую комнату. Мартен подошел к окну и посмотрел на улицу. Куда ни кинь взгляд — кругом бело. Он еще раз глубоко вдохнул, повернулся и начал обыск.
На письменном столе вперемешку громоздились школьные учебники, резинки для волос, ножницы, стаканчики для карандашей, бумажные носовые платочки, пакетики с леденцами, розовые самоклеющиеся бумажки для записей, на одной из которых Сервас прочел последнюю запись: «Библиотека, 12.30». Чернила выцвели от времени. Тут же, возле настольной лампы, лежал еженедельник, снабженный эластичной застежкой, и калькулятор. Сервас открыл еженедельник. Двадцать пятого апреля, за неделю до самоубийства, Алиса записала: «Вернуть книгу Эмме». Двадцать девятого: «Шарлотта». Тридцатого, за три дня до трагедии: «Контрольная по математике». Почерк округлый, четкий. Рука не дрожала. Сервас перевернул страницу. Одиннадцатого августа напоминание: «День рождения Эммы». К этому дню Алисы уже три месяца не было в живых. Запись сделана явно заранее. Где теперь эта Эмма? Кем она стала? Он подсчитал, что ей должно быть около тридцати. Прошло уже столько лет, но она, наверное, время от времени вспоминает жуткий 1993 год и погибших ребят. Над письменным столом приколото расписание уроков на неделю и календарь. Сервас остановился на роковой дате: второе мая. Ничто не выделяло этот день из остальных. Над расписанием висела деревянная полка с книгами, на ней стояли кубки, завоеванные в дзюдо, что говорило о том, что Алиса отличалась в этом виде спорта, и кассетный магнитофон.
