— Все в порядке, — ответила я. — Я нашла печенье или что-то вроде.
— Это все лекарство, — продолжала она. — От него такая слабость. Ничего не могу делать. Ни с ним, ни без него.
— Я знаю.
Она долго-долго глядела на меня, словно под кожу мне взглядом проникнуть хотела, и вдруг призналась:
— Твой отец побывал тут нынче ночью.
Я не поняла, к чему она это говорит, и ответила попросту «О!», как ни в чем не бывало. Обошлась бы я и без таких сведений. Закиньте их в темное место, где я не найду их, за высокую ограду к аллигаторам.
— Мне так стыдно, — продолжала мать, отворачиваясь от меня. — Не следовало мне говорить тебе об этом, ты еще так молода.
— Мне семнадцать, — напомнила я. — Ты бы удивилась, чего я только не знаю.
Наверное, подумала я, она заметила меня ночью или отец ей сказал, и она решила объясниться со мной.
Мать осторожно покачала головой, перекатывая ее на подушке, и снова уставилась на меня:
— Я многое забываю, но сегодня утром я помню ясно: он побывал здесь ночью.
— Все нормально, мама.
— Нет, — возразила она. — Все плохо. Он плохой человек.
Мы помолчали немного, она — глядя на меня, я — глядя в пол.
Наконец я спросила:
— Может быть, мне стоит уехать отсюда?
— Почему бы и нет? — откликнулась она. — Что тебе делать в здешних местах?
Подобного ответа я не ожидала и покатала его немного туда и сюда у себя в голове, желая убедиться, верно ли я расслышала.
— Верно, ма: чего мне тут делать?
— Что, — поправила она меня. — Не говори «чего».
— Извини, — вздохнула я. — Забыла.
— Ты слишком рано бросила школу, а я все лежу в постели и не занимаюсь твоим образованием, но ты же знаешь, сил у меня почти нет. Было время, когда я мечтала стать учительницей или медсестрой.
— Взаправду?
— Еще как! — подтвердила она.
— Мама, а если бы у тебя была подруга, и она утонула, и ты бы нашла ее мертвую, а она всегда хотела поехать в Голливуд и стать кинозвездой, ты бы выкопала ее после того, как ее похоронили, сожгла бы на костре, отвезла бы ее прах в банке по реке в Глейдуотер, а оттуда на автобусе в Голливуд, или это было бы неправильно?
— Что-о?
Я повторила все от слова до слова.
— О чем ты говоришь? Кого ты собралась выкапывать?
— Мэй Линн.
— Красотку Мэй Линн? — переспросила она, словно Мэй Линн у нас дюжинами водились.
— Да, ее.
— Господи, так она умерла?
— Отец тебе не говорил?
Мама покачала головой.
— Ты совсем ничего не знаешь? — удивилась я. — Позавчера ее нашли со швейной машинкой, привязанной к ногам, а вчера похоронили. Я бы тебе еще вчера рассказала, но ты отключилась.
— Дон об этом знал?
— Да, ма. Он с дядей Джином и мы с Терри вытащили ее из реки.
— Боже мой, — вздохнула мама. — Такая молоденькая! И к тому же недавно потеряла брата, а до того мать.
— Мы с ней ровесницы, — сказала я. — Она так никуда и не уехала. Хотела, но так и не уехала.
— Твой отец был там, когда ее нашли? — спросила мама, будто и не слушала мой рассказ.
— Был.
— Он ничего мне не говорил.
— Подумаешь! Он вообще хотел столкнуть ее обратно вместе с «Зингером».
— Он не любит лишних проблем, — сказала мама таким тоном, словно этим объяснялись любые папашины дела.
— Похоже на то, — согласилась я.
— И теперь ты хочешь уехать?
— Не знаю, чего я хочу. Мы с Терри и Джинкс…
— Ты по-прежнему дружишь с этой чернокожей девочкой?
— Ну да.
— Нет, я не против, — сказала мама. — Она мне даже нравится. Просто удивляюсь, как ты не похожа на всех прочих.
— Почему на всех?
— Потому что обычно белые с цветными играют вместе, пока не вырастут, а потом перестают дружить. Такова жизнь.
— Значит, я какая-то не такая, — усмехнулась я.
— Я ничего плохого не хотела сказать, Сью Эллен. В наших местах так ведется, да и в большинстве мест, насколько мне известно, к тому же ты перенимаешь речь от этой подруги и разговариваешь не лучше какой-нибудь батрачки.
Мама примолкла, до нее словно только что дошло, о чем я толковала насчет Мэй Линн.
— Ты сказала, вы собираетесь выкопать свою подругу, сжечь ее и отвезти пепел в Голливуд?
— Так я и сказала, но стоит ли мне это делать? Пока не пойму.
— Бред сумасшедшего, — сказала мама.
— Тебе ли не знать, — огрызнулась я и тут же пожалела о своей грубости.
Мама отвернулась к стенке.
— Я ничего такого не имела в виду, — извинилась я. — Прости, мама.
Вновь она повернулась ко мне — медленно-медленно.
— Нет, я не обиделась. Надо было мне самой думать, прежде чем говорить. И куда мне судить о чужих поступках — я и сама-то ни на что не гожусь.
— С тобой все в порядке.
— Нет. Не в порядке. Послушай, я не знаю, стоит ли выкапывать мертвое тело и сжигать его. Наверное, за такое наказывают. Существует какой-нибудь список нелепых преступлений, и это там значится. Все равно что пить из отхожего места. Может, нигде и не записано, что нельзя, но так просто не делают. Так что не вздумай. А вот уехать — это правильная мысль. Я ни на что не гожусь, даже с материнскими обязанностями не справляюсь, и ты тут не застревай. Случись что со мной, останешься наедине с папашей. Не доводи до такого.
— Я бы и тебя не хотела оставлять с ним наедине, — сказала я. — И сама тем более не хочу. Он еще не разучился бить левой.
— За меня ты не бойся, — сказала мама. — Вчера я впустила его, хотя толком не помню как, все расплывается. Мой бальзам виноват. От него все путается в голове. И мне так одиноко.
— Этот бальзам ничего не лечит, — сказала я. — От него ты становишься пьяная и сонная и ни за что не отвечаешь. Не надо тебе его пить.
— Ты ничего не понимаешь, — вздохнула она. — Мне плохо, а от бальзама становится хорошо, а без него всегда плохо, плохо, плохо. Ты должна уехать. Не надо выкапывать мертвецов, оставь эту затею, просто уезжай.
— Говорю тебе, не могу я уехать и оставить тебя с папашей.
— Я умею с ним справляться.
— Не хочу, чтобы тебе пришлось «справляться», — повторила я.
Мама призадумалась и над чем-то долгое время размышляла. Я прямо-таки видела, как в глубине ее глаз что-то двигалось, как будто человек, перебегающий с места на место в густой тени. За то время, что она молчала, я могла бы выкурить сигару — будь у меня охота курить, чего вовсе не было, — и, пожалуй, вырастить табаку на вторую закрутку.
