Только сад не вписывался в общую картину. Он был довольно большой, квадратный, на кое-как обработанных взгорках разрослись уродливые тыквы, бобовые стручки уже пожелтели и увядали. Вид был такой — поджечь бы все это, а потом запахать золу и начать все заново, чтобы не мучиться.
На горе, не очень далеко, стояла церковь. Должно быть, подумала я, в этой церкви преподобный и служит, а дом ему предоставила община.
Мы вошли в дом. В каждой стене было по окну, в длинных стенах так даже два. Рамы повсюду подняты, чтобы впустить побольше воздуха, а наружные экраны защищали от проникновения насекомых. В одном углу стоял новенький ледник, но почти вся мебель в доме — побитая, старая, точно ее вытащили из египетских пирамид, зато ее было больше, чем надо. Мы все уместились за большим дощатым столом посреди комнаты. Проповедник вынул из буфета стаканы, взялся за пестик и наколол нам льда. Разложил осколки по стаканам, из того же ледника достал кувшин и налил в стаканы холодного чая.
Мы сидели, смотрели друг на друга и прихлебывали чай, в который было изрядно добавлено сахару — от такой приторности у меня даже голова слегка закружилась, но все равно я радовалась тому, что получила прохладное питье.
Преподобный Джой утратил к нам всякий интерес и смотрел только на маму жалобным таким взглядом, точно телок на корову.
— Вы отправились на пикник? — спросил он.
— Скорее на экскурсию, — ответила мама. — Решили посмотреть, что нам удастся посмотреть.
— В самом деле? — удивился он.
— В самом деле, — подтвердила мама.
— Что ж, я очень рад, что вы попали ко мне в гости, что Господь свел нас, — сказал преподобный Джой.
— А может, это река? — вставила Джинкс.
— Ты о чем? — не сообразил он.
— Может, река нас свела, а не Господь, — пояснила Джинкс.
— Разве это не одно и то же? — спросил преподобный Джой.
— Может быть, но если это одно и то же, то река, что собрала нас всех за стаканом чая, может и утопить, или водяная змея укусит, — рассудила Джинкс.
Преподобный Джой ухмыльнулся ей в ответ. Выглядела Джинкс просто жутко, мы все выглядели жутко, одна только мама ничего — но ей не пришлось выкапывать два трупа, сжигать один из них в печи для кирпичей, тащить кучу вещей до лодки, грести и работать шестом. Мы трое от всего этого малость притомились. Но Джинкс извозюкалась больше всех, в ее хвостиках запутались сосновые иглы, штаны были в грязи и в иле. Я подумала: когда она встанет со стула, в грязи, которую оставит на стуле ее задница, можно будет посеять изрядное количество кукурузных зернышек, а по бокам устроить огуречные грядки.
— Похоже, не очень-то ты веришь в Слово или в Сердце Господне, — все с той же улыбкой заметил преподобный Джой.
— У меня есть на этот счет собственное мнение, — сообщила Джинкс.
У нее действительно имелось собственное мнение, и я была достаточно хорошо знакома с Джинкс и понимала, что свое мнение она долго под спудом не удержит — достаточно малейшей провокации, и она все так и вывалит. Я бы предпочла, чтобы проповедник тем и удовольствовался, но, как вся его порода (а также политики), он не умел вовремя остановиться.
— Полагаю, ты из тех, кто требует чуда, прежде чем уверовать? — сказал он.
— Для начала неплохо бы, — призналась Джинкс. — Думаю, это помогло бы наставить меня на истинный путь.
Преподобный Джой засмеялся, но так, как смеются над проделками глупого котенка, и, кто знает, смеясь, он мог уже прикидывать, как бы засунуть котенка в мешок, добавить пару камушков и прогуляться к реке.
— Чудеса происходят каждый день, — заявил он.
— Вы хоть одно видели? — спросила Джинкс.
— Синешейка поет по утрам, — сказал он. — Солнце восходит. И…
— Мне бы чего-нибудь не столь ежедневного. Чего-нибудь поудивительнее, будьте добры.
— Не груби, Джинкс! — одернула ее мама.
После этого замечания улыбка внезапно слетела с губ проповедника и в комнате сделалось так тихо — можно было расслышать чириканье воробья вдали на вершине сосны. Надо бы, подумала я, отвести Джинкс в сторону и объяснить ей, что с верующими спорить нет смысла, потому что, если им не удастся тебя убедить, они будут вязаться к тебе со своими доводами снова и снова, пока ты не уверуешь, не солжешь или не наложишь на себя руки, только бы отстали.
Постепенно улыбка вернулась на лицо преподобного Джоя.
— Я знаю человека, который попал в ужасную аварию. Грузовик опрокинулся на него и раздавил ему грудь. Прежде чем его успели доставить к врачу, он скончался. Его подготовили к погребению, созвали родных — и, когда те собрались, мертвец внезапно ожил.
— Значит, он не умер, — возразила Джинкс. — Мертвые не оживают.
— Это было чудо.
— Он вовсе не помер, делов-то, — настаивала на своем Джинкс.
— Доктор сказал — умер.
— Доктор ошибся, — сказала Джинкс.
— Тебя там не было, — буркнул преподобный.
— А вы были?
— Джинкс! — повторила мама.
— Я не был, но знаю от надежного человека, — сказал преподобный.
Джинкс кивнула и отхлебнула чаю.
— И этот человек, на которого упал грузовик, он попросту слез со стола и жил себе дальше как ни в чем не бывало?
— Да, — сказал преподобный.
— Враз оправился?
— Нет, ему пришлось подлечиться, пока зажили ребра и грудь.
— Значит, — подытожила Джинкс, — для этого чуда понадобился врач, который его лечил, и понадобилось время, прежде чем он оправился от перелома груди или чего там у него было.
— Да, но Бог пекся о нем.
— Угу, — сказала Джинкс. — Пекся-то он пекся, но чего он хорошего сделал? И куда он отлучился, когда та машина наехала на парня? Чем таким важным был занят? Не, если это чудо, так пусть у меня задница белая станет.
— Джинкс! — воззвала мама, но Джинкс почти не знала мою маму и не обратила на нее внимания — ее уже несло:
— От всех я слышу про чудеса и как они происходят по сей день, словно в Библии. Мама читала мне Библию, когда я была маленькой, и это выбило из меня всякую веру. В Ветхом Завете полным-полно злобных стариков, которые вырезают целые народы и спят с чужими женами и даже с собственными дочерьми, и все они герои и угодны Богу. Та другая книга, Новый Завет, которая про Иисуса, получше, но там совсем не такие чудеса, как те, про какие талдычут теперь. Вот Лазарь — он воскрес из мертвых, и ему не пришлось после этого неделю отлеживаться. Воскрес — и все, здоров, «встань и иди». И слепые и другие калеки, которых исцелил Иисус, — им никакие врачи не требовались, стоило Иисусу сказать словечко. Раз — и исцелились чудом, минутки не прошло. Калеки вставали и шли, слепые сразу же начинали видеть. Во всяком случае, так в книге рассказано. И это совсем не похоже на то, о чем вы толкуете, хоть назовите это чудом, хоть нет. По мне, если чудеса бывают, так покажите мне человека, у которого рука или нога обратно приросла, или там ему глаз выбили, а на его месте другой появился. Если такое хоть иногда случается, может, я и начну верить во всю эту ерундень.
