Как-то раз в воскресенье в церкви кроме нас оказалось всего пять человек, четверо из них — старики, которые не перешли бы в другую церковь, даже если бы эта сгорела, а пятый — местный пьяница, который приходил сюда отоспаться на задней скамейке, там же, где обосновалась Джинкс. Пьяница в отличие от Джинкс хотя бы время от времени восклицал «Аминь» или «Хвала Богу», чего Джинкс не делала. С другой стороны, пьяница, разомлев, вытягивался на скамейке, а наша умничка дремала сидя.
В общем, в то воскресенье преподобный Джой как сошел с кафедры, так чуть ли не бегом ринулся к двери. У двери чуть притормозил, дождался маму и пошел с ней вместе под уклон холма к дому. Раньше он оставался в проходе, пожимал прихожанам руки, а мы шли домой и там ждали его. Но теперь, как пес, которому надоело выделывать один и тот же номер, он спешил удрать, тем более что и пятеро слушателей, включая пьяницу, тоже не собирались задерживаться.
Мы с Терри и Джинкс смотрели им вслед, как преподобный Джой и мама спускаются со взгорка к дому. Было еще светло — как раз наступил июль, — и мы задержались в церковном дворе, подбирали гравий и бросали в амбровое дерево. Против амбрового дерева мы ничего не имели, заняться было нечем.
— Пора двигаться дальше, — заговорила Джинкс. — Мэй Линн сама себя в Голливуд не доставит и по ветру свой прах не рассеет.
— Я тоже об этом думал, — кивнул Терри. — Поначалу тут было хорошо, но сейчас я уже начал беспокоиться. Мы как будто сами себя похитили. Угодили к лотофагам.
— К кому? — переспросила я.
— Я читал о них в книге, — ответил Терри. — Суть в чем: попадаешь к лотофагам, и уже не выберешься. Отведаешь лотоса, и те места покажутся тебе лучшими на свете, пусть это вовсе не так. У нас был план, а мы о нем позабыли. Давайте-ка вернемся к нему. Что до меня, чары здешних мест уже рассеялись.
— Никакого лотоса я не ела, — сказала Джинкс. — Даже не знаю, каков он с виду.
— Это образ, — пояснил Терри. — Способ передать чувство или мысль.
— А нельзя передать попросту, без образов и всякого такого? — поинтересовалась Джинкс.
— Исправлюсь, — посулил Терри.
В ту ночь я лежала на одеяле под столом, то задремывая, то просыпаясь, а потом меня вдруг что-то разбудило. Мне показалось, чья-то рука ухватила меня и потрясла, а когда я открыла глаза, то увидела в комнате Мэй Линн — она двигалась к задней стене дома, той, что выходила на реку. Одета была все в то же старое платье, в котором всегда ходила. Ее волосы промокли насквозь, с них ручьем текла вода, а к ногам была привязана швейная машинка. Она тащила ее за собой, словно каторжник цепь с ядром, только совершенно бесшумно. Она была такая же разбухшая, как в тот день, когда мы вытащили ее из воды. Дойдя до задней стены, она обернулась, поглядела на меня, хмурясь, и со всей силы ткнула толстым разбухшим пальцем в стену. Все это как наяву, я даже чувствовала запах реки.
Тут я проснулась по-настоящему. Открыла глаза — нет никакого призрака, но мне все равно казалось, будто Мэй Линн побывала в доме и велела мне поскорее возвращаться на баржу, плыть в Глейдуотер, а оттуда в Голливуд.
От всего этого у меня в животе образовалась какая-то странная пустота, а еще мне стало жарко, прошиб пот. Я решила наведаться к леднику и попить холодных сливок, но, когда я села и глаза привыкли к темноте, я увидела, что дверь в спальню, где спала мама, приоткрыта.
Я поднялась и на цыпочках, чтобы не разбудить Терри, который спал в глубине комнаты, или Джинкс, которая спала у парадного входа, подошла к двери и заглянула в спальню. Кровать была пуста. Я вернулась в большую комнату, подошла к окну возле парадной двери. Помедлила, прислушиваясь к храпу Джинкс — захлебывалась она во сне так, словно ей в ноздри носки запихали. Отодвинув занавеску, я выглянула и ничего не увидела, кроме зарниц, полыхавших над деревьями, и нескольких светлячков, которые метались взад и вперед, словно бились о невидимую стену.
Я вернулась к своему одеялу, надела ботинки, тихонько вышла на крыльцо и закрыла за собой дверь. Постояла на крыльце, пытаясь решить, доводить ли мне дело до конца, стоит ли проверять свои подозрения. В конце концов я решила: хоть тресни, а выяснить все надо.
Я пробралась к машине преподобного и заглянула вовнутрь. Одеяла он расстелил на переднем сиденье, но самого его там не было, и мамы тоже, что отчасти меня утешило, но лишь отчасти, не слишком сильно, потому что я так и не поняла, куда же они оба запропастились. Сама не знаю, с какой стати меня это так интересовало, но успокоиться я не могла. Не хотелось мне даже думать о том, что мама проводит время с преподобным — в таком смысле. Конечно, ее право урвать хоть крошечку счастья, но, наверное, я напридумывала себе про то, как она встретится с моим настоящим отцом Брайаном, и у них все начнется заново, и у меня будет настоящая семья, так что эта затея с преподобным меня не радовала.
Лучше бы не выяснять, чем они там заняты, подумала я и пошла обратно к дому, но тут я услышала голоса. Голоса доносились из-за дома, так что я стала осторожно пробираться в ту сторону вдоль стены. Лишь дойдя до угла, я сообразила, что разговаривают не прямо тут, за домом, а гораздо дальше, но голоса доносились отчетливо, потому что склон холма был вогнутый, как большое ухо. Слов я с такого расстояния не разбирала, но голоса мамы и преподобного Джоя ни с чем перепутать не могла.
Я стала красться вниз, осторожно, как вор, который зажал под мышкой младенца, прошла через маленькую рощицу до того места, где склон сперва слегка приподнимается, а потом снова идет вниз. Оттуда можно было подслушивать в свое удовольствие.
Я уселась на краю в том месте, где холм снова шел вниз, потому что оттуда я могла не только слышать, но и видеть, что происходит. Видела я только силуэты, но и силуэты, и голоса различала без труда. Мама и преподобный устроились у воды, на плоту, и вели разговор. Я, конечно, паршивка, но удержаться и не подслушать их беседу оказалось выше моих сил.
Поначалу они беседовали просто так, ни о чем, из этого я почти ничего не запомнила. Говорил по большей части преподобный, о том о сем, но от его интонаций меня мурашки продирали: словно у него в голове бегает какой-то дикий зверек, так мне чудилось, и он пытается поскорее поймать его и выпустить на волю, да так, чтобы зверек его не покусал.
— Не уверен, было ли у меня вообще призвание, — так он говорил.
— Бог призвал вас, — отвечала мама.
— Так я думал. Именно так я и думал. Но теперь я уже не так уверен. Уж не выдумал ли я свое призвание?
— Вы ведь знаете, почему прихожане перестали заглядывать в церковь, — сказала мама.
— Да, знаю.
— И я это знаю. Но мы не уехали, мы не облегчили вам жизнь, мы остались. Мы во всем виноваты. Как только мы уедем, у вас все наладится.
— Все нормально.
— Нет, — возразила мама. — Не нормально. Завтра мы погрузим вещи на плот и двинемся дальше вниз по реке.
