— Не вам решать, — огрызнулась Джинкс, но дальше этого не зашла.
Мама протянула руку, вынула у Джинкс из руки пистолет и отбросила его с такой силой, что он со стуком врезался в стену и от удара какой-то пыльный сувенир свалился с полки и разлетелся на куски.
— Чтобы я этого больше не слышала, — сказала мама. — У меня тоже есть право голоса. Может быть, поначалу не было, но я все время была с вами и прошла через то, через что прошли вы. Я буду говорить все, что захочу, и, если вы собрались расправиться со старухой, начать вам придется с меня. Ты бы сама пожалела, если бы застрелила ее, Джинкс. Ты не хочешь стать такой. Ты не такая.
— Могла бы и такой стать, — проворчала Джинкс.
— Нет, Джинкс, мама права, — вмешалась я. — Мы не такие и не хотим стать такими, как она.
Джинкс уставилась себе под ноги: кровь Терри собиралась лужицами на полу. Посмотрела Джинкс и на старуху, которая напустила на себя жалобный вид — пес с колючкой в лапе и тот не выглядел бы таким несчастным.
Мама помогла старухе подняться, подвела ее к креслу-качалке. Тяжело дыша, старуха слегка раскачалась в кресле, оглядела нас водянистыми глазками и начала давать указания.
— Смойте кровь с пола, — сказала она, проталкивая слова между трудными вздохами. — Я помогла вашему парнишке, теперь вы помогите мне. Вы передо мной в долгу.
— Вот чертовка! — с невольным уважением отозвалась мама.
Я посмотрела на Терри, посмотрела на старуху и заявила:
— Мы положим его в вашу постель, и там он будет лежать, пока не поправится настолько, чтобы мы смогли везти его дальше. Вам придется несколько ночей поспать в кресле. Надеюсь, он не подхватит какую-нибудь заразу оттого, что будет спать на вашей простыне, и ваша пакостность не сидит под одеялом и не пристанет к нему.
Старуха сморщилась, прикрыла глаза, откинулась на спинку кресла и пустилась раскачиваться яростно, изо всех сил.
Мы сходили к колодцу и принесли воды для уборки. Весь пол был залит кровью, сами мы тоже уляпались. Часть воды мама согрела и постирала нашу одежду, а мы дожидались, завернувшись в старухины одеяла. Мама и старухе помогла переодеться, обтерла ее, удалившись для этого приличия ради в спальню. Мы отмыли пол, а пропитанный кровью половик, на котором прошла операция, свернули и задвинули в дальний угол комнаты.
Нашлось немного виски — мы полили им культю, чтобы не попала никакая зараза. У старухи имелся и аспирин, мы скормили Терри пару таблеток. Он еще не очухался, по-моему, и таблетки жевал и запивал их, сам того не сознавая. Мама переодела его в постиранную и высушенную одежду, и мы отнесли его в спальню, уложили в постель, подоткнув под спину подушки, и накрыли тонким одеялом.
Я вернулась в большую комнату, прихватив с собой тряпку, подобрала валявшуюся на полу руку, засунула ее в ящик с инструментами и захлопнула крышку. Ящик я поставила на каминную полку. Просто не знала, куда еще его девать.
Зашла в спальню, поглядела, как там Терри, посидела какое-то время рядом с ним на стуле, потом меня сменила Джинкс.
В зале старуха все так же сидела в качалке. Мама положила в кресло несколько подушек, укутала ей ноги одеялом, в общем, постаралась устроить поуютнее. Она переодела старуху в чистое, но на голове у нее торчал все тот же дурацкий чепец с красными пятнами там, куда брызнула кровь, когда она отрезала Терри руку. Старуха качалась в кресле и пристально смотрела на огонь в очаге.
В одном из закопченных котлов мама сварила зелень, собранную возле дома. Она отыскала бутылку уксуса, немного соли и перца и приправила, как могла, свое варево.
Пока готовилась еда, наступила совсем уже темная ночь. Я сходила проверить, надежно ли заперта дверь. На окнах были ставни — дверцами изнутри. Я закрыла их все до единого и задвинула задвижки.
— На парочке окон есть занавески, — напомнила мне хозяйка. — Можно задернуть занавески, а ставни оставить открытыми. Будет прохладнее.
Я не удостоила ее ответом. Прохладнее — это хорошо, но надо было принять меры на случай появления Скунса. Ненадолго я позволила себе позабыть о нем, но теперь он вновь стал главной моей тревогой.
Я отнесла Джинкс в спальню миску с зеленью и вернулась за своей порцией. Я сидела на полу рядом с мамой и старухой, которая поглощала своим беззубым ртом вареную траву с таким шумом, что свинья бы в смущении удалилась из этой комнаты. Но нам с мамой деваться было некуда, приходилось терпеть. Сидели и ели молча, и нам даже нравилась эта пища — впрочем, мы бы что угодно съели, только бы зубы не обломать.
Доев, старуха вручила мне свою миску и умиротворенно сложила ладони на животе.
— Я не всегда так жила. У нас был хлопок, были деньги и рабы. Я все помню. Мне было… погодите-ка… мне было десять лет, когда закончилась Гражданская война. Вместо хлопка мы стали выращивать кукурузу, и какое-то время все шло хорошо, а потом то одно, то другое, несколько жарких засушливых лет подряд, и мы попали в яму, из которой уже не выбрались. Папочка не выдержал наконец, он застрелился. Мама с кем-то сбежала, а сестра вышла замуж и уехала на Север. Связалась с проклятым янки, можете себе это представить? С солдатом, который воевал против нас. Я бы охотнее отдала ее за конокрада.
С тех пор мы с ней не виделись, никогда не переписывались. Брат ушел на войну и не вернулся. То ли погиб, то ли остался в Европе. Никто не знает. Никаких вестей. Мне пришлось продать усадьбу. Оставила себе клочок земли с краю, построила дом, живу тут уже много лет. Те, кто купил мою землю, сдались и уехали, бросили хозяйство, лес забрал все. Получается, эта земля теперь снова моя. И замуж я выходила, но Хайрем путался с другими бабами. Я пристрелила сукина сына, а всем сказала, будто он сбежал.
— Вы убили его?
— Мертв, как гвоздь дверной, — ответила старуха. — И никто про это не знал, кроме меня. Я помалкивала, сами понимаете почему. Теперь-то, когда мне помирать пора, какая разница, даже если и узнают? Он похоронен там, где тридцать пять лет тому назад начинался лес. Лет пять тому назад я нашла на заднем дворе череп — судя по виду, койот вырыл его и обглодал. Думаю, это был Хайрем. Я раздробила его на мелкие куски топором. Тогда у меня еще было достаточно сил, чтобы проделать это. Последнее время спина что-то сдает. И сил ни на что не хватает. Еле справилась с мулом — убила его, ободрала и съела. Я бы не стала его убивать, но нечем было кормить, и мне самой есть было нечего. Добрый старый мул, немало землицы мы с ним вместе вспахали. Хитрюга — если б он знал, как прикончить меня и съесть вместо кукурузы, он бы так и сделал. Думаю, я попросту опередила его.
Я невольно усмехнулась.
— Я надорвалась, пока приканчивала этого мула, так после этого и не оправилась. Вот почему я рада была заполучить вас.
— Мы бы убрались тут за ужин, — сказала я. — Не было необходимости грозить нам оружием.
— Пистолет не заряжен.
