Только во второй половине дня мы вернулись наконец окончательно с изрядно располневшим мешком. Терри спал, а мама сидела посреди комнаты в кресле-качалке, в котором прежде сидела старуха, и обеими руками сжимала обрез. Воздух в непроветриваемом доме стал жесткий, как проволока, и теплый, аж к телу прилипал.
— Мы даже не знаем ее имени, — сокрушалась мама, вспоминая прежнюю хозяйку дома. — Вы ее схоронили, а как ее звать?
— Уж я-то знаю, как ее звать, — огрызнулась Джинкс.
Мама попыталась что-то сказать, но смолкла на полуслове: поняла, что никто ее не поддержит.
Я почистила рыбу, голову и кишки бросила в огонь, отыскала более-менее чистую на вид сковороду, протерла ее тряпками и пожарила рыбу на остатках сала, которые хранила старуха. Мама сварила зелень и размякшие в мешке ягоды вместе, в одном котелке. В доме с закупоренными дверями и окнами от готовки сделалось невыносимо жарко, но надо же нам было поесть. Когда рыба и горшок с гарниром подоспели, мама ободрала кору с корней сассафраса и заварила чай. Джинкс отнесла Терри его порцию, присела к нему на кровать и ела вместе с ним — кусочек ему, кусочек себе. Мы наблюдали эту картину через открытую дверь, и я уж подумала, не подменил ли кто нашу Джинкс — откуда такая доброта и мягкость.
Мама, прихватив тарелку, снова уселась в кресло-качалку. Я устроилась с едой на полу. Ели мы пальцами — тарелки были еще туда-сюда, но вилки и ложки замурзаны до невозможности. Оказалось, что зелень с ягодами совсем не плоха на вкус, и насчет рыбы Джинкс не ошиблась — она померла прямо перед тем, как мы ее нашли, и оказалась такой же съедобной, как если бы мы сами сняли ее с крючка.
Мы доели, Джинкс вышла из спальни и прикрыла за собой дверь, оставив там сытого и снова уснувшего Терри. В котелке с корнями сассафраса кипела вода. Мы разлили чай по чашкам и стали неторопливо пить, обливаясь потом перед очагом. Сюда бы еще меда или сахара для сладости.
Потом я встала, пошевелила угли, разбила их, чтобы пламя приугасло и не поджаривало нас с такой силой.
— Я все обдумала, Сью Эллен, — заговорила мама, — и мне представляется единственный выход: ты и Джинкс поплывете на лодке в Глейдуотер, а там найдете способ вернуться за мной и Терри.
— Ага, верно, — сказала я. — Хороший план, будь у нас лодка.
— То есть как?
Я рассказала ей, что мы видели на берегу. Мама испустила тяжкий вздох, подалась вперед и аккуратно поставила чашку на пол возле качалки.
— Не может быть, чтобы он все еще преследовал нас, — сказала она.
— Ты слышала, какие истории про него рассказывают, — напомнила я. — Кто-то испортил нашу лодку и оставил следы ног там, у реки.
— Это мог быть кто угодно, — стояла на своем мама. — Дети похулиганили.
— От детей таких здоровенных следов не осталось бы, — заметила Джинкс.
На том разговор и закончился. Мы сидели в напряженной тишине, а комната наполнялась вечерними тенями, и снаружи поднялся ветер, застучал дождь.
Почему эта чертова погода не может наконец решиться, либо туда, либо сюда? Почему чертов Скунс не может просто прийти и попытаться выковырнуть нас из дома? По такому кругу гонялись друг за другом мои мысли, снова и снова, и круг никак не размыкался. Дождь все усиливался, вскоре уже и молния засверкала и гром загрохотал, как пьяница, бьющий в магазине горшки и тарелки. Буря разбушевалась, как в ту ночь, когда мы потерпели крушение, хорошо, что на этот раз мы сидели дома, в сухости и тепле. Вернее — сидели в сухости, покуда крыша не протекла. Протечка была небольшая, у самого окна, но уютнее от этого не стало.
Терри несколько раз просыпался, скуля от боли, и мы давали ему остатки самогона. Лично мне никогда прежде в голову не приходило выпить, но теперь я бы не отказалась, раз это помогает уснуть. Из-за мамы я предпочла воздержаться — мой пример мог бы оказаться для нее соблазнительным. Да и самогона было мало, а Терри нуждался в нем гораздо больше, чем любая из нас.
Наконец Терри уснул, а я осталась сидеть у его изголовья, поглядывая в открытую дверь на маму, которая все качалась, качалась тихонько в своем кресле. Дождь заливался в печную трубу, я слышала, как шипят в очаге уголья, оттуда повалил дым. Ветер все завывал, все усиливался, сверкали молнии, неустанно долбил гром.
Что-то с силой загромыхало по крыше. Я подняла голову и прислушалась. По звуку — словно толстая ветка упала. Вот только деревьев рядом с домом не росло. Может быть, порывом ветра оторвавшуюся ветку из леса занесло?
Снова тот же звук, тяжелый стук, а затем скрип, и теперь уж я наверное знала, что это такое.
Я поглядела в открытую дверь на маму и Джинкс. Они тоже не сводили глаз с потолка. Они тоже догадались о том, о чем минутой раньше догадалась я: кто-то ходил по крыше.
8
Не могу передать, что я почувствовала тогда, ведь я знала, что на крыше не просто «кто-то», а Скунс. Сначала я удивилась, с какой стати он выбрал именно этот путь и именно этот час, под проливным дождем, почему не подкрался, а сделал так, чтобы мы все услышали его и поняли, где он сейчас, но вскоре до меня дошло: он хотел до смерти напугать нас, для него наши страдания — покрепче самогона.
Я поднялась и вышла в залу. Мама поглядела на меня. Лица ее в темноте я не различала, но понимала, что ей так же страшно, как мне. Джинкс принялась бродить по комнате, следуя за доносившимися с крыши движениями Скунса. Она сжимала в руках пистолет и все поглядывала на потолок. В одном месте балка слегка прогнулась — Джинкс заметила это, взвела курок и выстрелила. Бабахнуло, как в Судный день, в ушах у меня зазвенело. С потолка посыпались опилки; на крыше прозвучали быстрые шаги — от центра к краю — и все стихло.
— Кажется, он спрыгнул, — сказала Джинкс.
— Думаешь, ты попала в него? — спросила мама.
— Судя по тому, как резво скачет, — даже не задела, — вздохнула Джинкс.
Мы замерли каждая на своем месте, прислушиваясь, опасаясь, что он снова полез на крышу — но нет. На этот раз скрип со стороны спальни. Ухватив Джинкс за локоть, я потащила ее туда. Скрип доносился от окна, сбоку от кровати Терри. Терри уже не спал, его разбудил выстрел. Он повернул голову к окну и смотрел туда, и мы тоже увидели, как в щель между ставнем и стеклом входит широкое лезвие. Посыпались осколки стекла, визгливый скрип усилился, щель раздвинулась, и вместе с лезвием в комнату проникла уже знакомая вонь, запах Скунса.
Джинкс подняла пистолет, крепко сжимая его обеими руками, и выстрелила. Пистолет был такой тяжелый, что выстрелом ее отбросило на шаг назад. Пуля ударила в ставень, пробила его, вдребезги расколола стекло за ставнем. Лезвие, торчавшее в окне, дернулось и скрылось.
— Может быть, на этот раз ты попала, — понадеялась я.
— Ага, — сказала Джинкс. — Только неохота мне открывать ставень, чтобы проверить.
— И мне тоже, — согласилась я.
