Бэтлы давно и след простыл, а Ирка долго с недоумением
смотрела в пустоту, пытаясь понять, что она имела в виду. И что означали слова
Фулоны: «Что бы на тебе ни лежало, ты одиночка, у которой есть светлая
сторона»?
Антигон громко чихнул рядом, выводя ее из задумчивости. Ирка
наконец осознала, что они с кикимором совершенно одни. Лук, из которого была
выпущена роковая стрела, все еще валялся на асфальте. Ирка подняла его,
подержала в руках и бросила. Ей стало ясно, почему напарник убийцы не
позаботился о луке. Лук не хранил никакой памяти о своем владельце. Вообще
ничего. Это была абсолютная пустышка с затертым прошлым и смутным настоящим.
Можно было, конечно, рыскать в Интернете или наобум бегать по магазинам,
спрашивая у продавцов приметы покупателей в надежде на результат, но интуиция
подсказывала, что это тупик и потеря времени.
Ирка отыскала глазами, где убийца ждал Филомену. Вот оно –
припаркованный автомобиль, с настойчивостью уличного ловеласа подмигивающий
вспыхивающим глазом сигнализации. За машиной Ирка обнаружила перевернутый ящик.
Едва она увидела его, как на нее так мощно нахлынула память этого места, что
она едва устояла на ногах.
Ей чудилось: она переживает все заново, будто сама стоит
тут, у клена. На ящике сидит мужчина, прикрыв газетой лежащий на коленях лук.
Сидит, разминает запястье правой руки и бормочет невнятные, внешне лишенные
смысла звукосочетания, напоминающие имена демонов:
«Ишшшма! Гараша! Бараварашша! Бубши! Мерроиг!».
Мужчина и сам не ведает, что означают эти слова. Он никогда
не заучивал их и не слышал раньше. Они рождаются стихийно из заполнившей его
сознание сосущей пустоты. Он не понимает, что задача призванных демонов
пожирать его беспокойство и страх, мешая ему опомниться и раздумать.
Человек знает, что это последний час его земной жизни.
Понимает он и то, что ему лично не придется стрелять из лука, тетиву которого
он даже не умеет натягивать. Его задача иная. Как только из подъезда покажется
валькирия, он произнесет формулу отречения и впустит в тело того, кому оно и
так уже принадлежит.
А там пусть все будет так, как будет. Хозяин позаботится о
нем, жалком смертном. Убийца изо всех сил старается не усомниться в этом, но
все равно липкий страх до тошноты сдавливает ему горло. Он даже не
оглядывается, чтобы увидеть того, другого, который должен занять его место,
если что-то сорвется.
У дублера тоже есть лук. Вот только стрелы нет. Стрелу им
дали одну на двоих. Наконечники стрел, убивающих валькирий, большая редкость.
За другим наконечником придется спускаться в Тартар. Так сказал хозяин.
Странно, что хозяин лишний раз не хочет спуститься в Тартар, если он
действительно так всесилен, как утверждает. Но об этом лучше не думать. Хозяин
не прощает, когда сомневаются в его могуществе. Он вообще ничего не прощает. Наказание
за любое прегрешение у него одно. Как в этом мире, так и в том, другом.
И потом, разве хозяин не признался однажды, что он пока еще
не хозяин Тартара? Пока. Но времена меняются, и изгнанник может стать
господином. Тогда первый, кто пошел за ним, тоже станет господином.
«Ушбилла! Ратунша! Фероиг!» – произнесли синие от страха
губы, и новые голодные демоны из простейших присосались к его бескрайнему
ужасу.
Когда дверь подъезда открылась, мужчина приподнялся и сквозь
стекла служившей ему укрытием машины убедился, что вышла именно та, которую он
ждал. В отличном настроении Филомена спешила к Хааре. Ее оруженосец тащил
огромный букет роз. Сама Филомена то и дело оглядывалась, поторапливая его.
Смертник засуетился, уронил лук, но, спохватившись, вновь
забормотал бессмысленные слова: «Меровагга! Жилизда! Ишшамара!»
Страхи отхлынули, без остатка выпитые демонами, и это дало
ему отваги повернуть правую руку запястьем к лицу, коснуться запястья губами и
произнести еще одно слово. Самое страшное. Почему-то Ирка не запомнила его,
поняла только, что это было имя.
Призыв был услышан. Лицо мужчины мучительно дрогнуло. Глаза
остекленели, выжженные изнутри. Сознание погасло.
Вселившийся огляделся зорко и цепко, как хищник. Всего
секунда потребовалась, чтобы определить, где он находится, и прикинуть
расстояние до цели. Ухмыляясь чужим, непривычным ртом, он наложил стрелу, до
предела натянул тетиву и осторожно, почти бережно разжал пальцы, выпустив ее на
волю. Получив смертельную рану, Филомена застыла, затем рванулась, как
взлетающая птица и – не знающее промаха копье в последний раз рассекло мрак.
Встреча с копьем валькирии не входила в планы убийцы. Он
дальновидно покинул тело до того, как, пронзенное, оно сползло на траву, и
вселился в подготовленное сознание дублера. Выбрав момент, он оглушил
оруженосца и забрал копье. Древко испепеляющего копья, сопротивляясь, до мяса
прожгло ему ладонь, однако вселившийся лишь ухмыльнулся. Что за глупость?
Неужели кто-то думает, что временные тела могут испытывать боль? Наивно,
валькирии, наивно!
Собираясь уходить, он оглянулся. Тело, выпустившее роковую
стрелу, корчилось на траве, синими губами кусая землю. Ратунша, Ушбилла,
Меровагга и прочие не помогли тому, кто недавно призывал их в смертной тоске.
Да и зачем? Он уже выполнил свою работу и никому не был нужен, как не нужна
одноразовая, измазанная кетчупом пластиковая тарелка, когда обед закончен.
* * *
Глядя себе под ноги, Ирка медленно брела домой. Она
испытывала такую рассеянную и беспомощную опустошенность, что боялась
телепортировать, чтобы не размазаться где-нибудь по пути.
Района Москвы, в котором жила Филомена, она совсем не знала,
и куда идти, представляла себе плохо. Самым правильным в этом случае было выйти
на нормальную большую улицу, которая рано или поздно закончится станцией метро.
Дома, точно сговорившись мешаться, вырастали у нее на пути,
окруженные прихвостнями гаражей и заборов. Антигон бежал впереди и ежесекундно
озабоченно оглядывался, точно опасался, что Ирка отстанет.
Внезапно валькирия-одиночка остановилась и отпрянула. Она
ощутила, как нечто коснулось ее глаз. Она увидела плоскую равнину, которая пела
и всхлипывала. После короткого вопросительного недоумения Ирка поняла, что это
океан, но океан ночной, неразличимо слившийся с берегом.
Она, валькирия, присутствовала и там, на берегу, и
одновременно в Москве, но это странное раздвоение не пугало ее и казалось
естественным.
Еще Ирка увидела темный, четкий силуэт ладьи. Внутри ладьи
были сложены сухие смолистые дрова, но Ирка поняла это, лишь когда ладья
внезапно вспыхнула. Оранжевый, буйный всплеск пламени, взметнувшийся до туч,
дружественно, как знакомый пес, лизнул лицо сухим жаром. Ладья сгорала без
копоти, легко – она таяла в огне, теряя контуры, как растворяется на блюдце
кусок сахара, как смывается дождем с бумаги свежая акварель.
