– Ну разве я не хороша? – спросила она у самой
себя и сама себе ответила: – Да, будем откровенны: внешность заурядная. Но что
это меняет? Всякой женщине нужна прежде всего норка, все, что в норке, и хотя
бы немного личного счастья… Не так ли? Допустим даже не так, но опять же: что
это меняет?
Ната пристально всмотрелась в зеркало и, поморщившись,
подозвала Мошкина.
– Эй! Поди сюда! – велела она – У меня что-нибудь
есть на подбородке?
Евгеша послушно подошел и посмотрел глазами раненой лани. Он
давно пережил свою любовь к Нате, однако старая любовь, пусть даже угасшая,
всегда равно отдается тупой и мучительной болью.
– Да, есть, – сказал он, вглядываясь в круглый
кошачий подбородок Вихровой.
Ната досадливо поморщилась. Ее подвижное лицо пошло
мимическими морщинами – странными, несимметричными, но бесконечно
привлекательными. Взгляд Мошкина застревал в них, как в паутине. Евгеша силой
заставил себя зажмуриться. Да, кобра не умрет от укуса кобры, магия не
подействует на того, кто родился с Вихровой в один день, но все же несколько
мучительных ночей обеспечено.
– Сама чувствую, что есть. Конкретнее, Евгений!
Конкретнее! Опиши, что ты видишь! – нетерпеливо потребовала Вихрова.
– Красное пятно! – сказал Евгеша, осторожно, как
больная сова, приоткрывая один глаз.
– Большое?
– Примерно с десятикопеечную монету. А большое или нет
– не знаю, – сказал Мошкин, привычно обходя конкретные суждения.
Ната с ненавистью поскребла подбородок.
– Вот и я его вижу. Второй день уже чешу. Что это такое
может быть, а? Не знаешь?
Но Мошкин знал только, что это красная точка.
* * *
В тот же вечер Ирка сидела в «Приюте валькирий», слушала,
как дождь скребет мокрым ногтем по крыше, и разглядывала старые фотографии.
Гора Ай-Петри на крымском снимке показалась ей прилипшей крошкой хлеба, и она
машинально подула, пытаясь убрать ее. Зрение у Ирки было неважное, сточенное
ночным чтением с монитора. Лишь когда в руке у нее появлялось копье и она без
остатка становилась валькирией, зрение обострялось до невероятных пределов. Но
это было уже другое зрение.
Антигон без дела шатался по «Приюту валькирий», заглядывал в
пустые чашки, топал по половицам, тревожа мышей, и громко распевал.
– Ты не мог бы культурно заглохнуть? – попросила
Ирка.
Голос у Антигона был ужасный и напоминал скрип тележного
колеса.
– Это моя любимая песенка! Мне пела ее мама! –
обиделся Антигон. – Золотые были времена! Она пела, а я слушал! Лежал на
траве, высовывал язык, ждал, пока на него сядет бабочка и… ам! Или другой
вариант: прицеливаешься и…
Перед глазами у Ирки мелькнул липкий, длинный язык.
– Мимо! А ведь когда-то получалось! –
разочарованно сказал Антигон, провожая глазами улетающую муху.
Внезапно люк «Приюта валькирий» с хлопком откинулся, и в
него просунулась незнакомая физиономия. Большое, обветренное, довольно плоское
лицо. Светлый ежик волос, таких густых, коротких и жестких, что их с ходу можно
было пускать на зубные щетки. На могучих скулах играл румянец свекольной
яркости.
– Ты кто? – спросила Ирка, но еще прежде, чем
получила ответ, по румянцу узнала оруженосца Хаары.
– Хозяйка приглашает вас на день рождения! –
сообщил оруженосец.
Его круглая голова торчала из люка, как лежащий на грядке
арбуз.
Ирка изумилась, точно забитый, мешковатый троечник, которого
приглашает в гости самая популярная в классе девчонка. И троечник пугается, не
зная, чем объяснить эту внезапную милость. Кого в гости, меня? А сознание уже
подозрительно щелкает на счетах, перебирая варианты. Может, подвох? Может,
некому подсунуть на стул сковородку с яичницей? Или дадут левый адрес и после
звонка из однушки в панельном доме навстречу ему вылетит рой из семидесяти
сердитых корейцев, последователей Джеки Чана?
– Я же валькирия-одиночка! – осторожно напомнила
Ирка.
– Да хоть водолаз! Мне сказано: зови в гости. Вот я и
зову! – непреклонно заявил оруженосец.
Ирка подозрительно уставилась на посланца Хаары, однако тот
только скалился и молчал. Зубы у него были белые, широкие.
– Когда? – спросила Ирка.
Ответ удивил ее еще больше.
– Да прямо сейчас. Все уже собрались. Идемте, я покажу
дорогу! – сообщила торчащая из пола голова и куда-то укатилась.
«Ну раз все, тогда понятно! Значит, меня за компанию. Типа
всех так уж всех!» – сообразила Ирка, испытывая странную смесь обиды и
облегчения.
На сборы у нее ушло не больше пяти минут. Все эти пять минут
оруженосец проболтался на канате, не желая ни ждать внизу, ни забираться
наверх. Таким странным образом выражалась у него спешка.
– Чего так долго-то? – гундосил он из-под пола.
Ирка плохо представляла, как они будут втроем
телепортировать, и если не втроем, то куда денут оруженосца, однако о
телепортации, как оказалось, речь и не шла.
На одной из асфальтированных аллей Лосиного Острова была
припаркована старая иномарка-универсал с тонированными стеклами и лихо торчащей
антенной, похожей на тараканий ус. На бампере белела большая наклейка: «ВОВАН».
– Вован – это кто? – спросила Ирка.
Оруженосец молча ткнул себя пальцем в грудь. Ирка смутилась.
«Могла бы и сама догадаться! Не такая уж сложная логическая
задача», – выругала себя она.
Магнитола, усиленная сзади двумя здоровенными колонками,
гремела и чихала музыкой. Под резину стекла были вставлены диски, якобы
путавшие милицейские радары, а на деле мешавшие лишь обзору.
– Садись сзади! У переднего сиденья спинка
хрюкнулась! – сказал оруженосец.
– Почему хрюкнулась?
– Таамаг подвозил, – мрачно поведал Вован.
Ирка послушно попыталась сесть сзади, но там уже все место
занимала здоровенная бита. Рядом с битой лежал аккуратный мячик.
– А мяч зачем?
– Чтоб дяди с палочками поверили, что я бейсболом
занимаюсь! – пояснил Вован, перебрасывая биту в багажник.
– А ты занимаешься?
Свекольную голову вопрос привел в восхищение.
– Занимаюсь! Гы-гы-гы! Прям с утреца начинаю и пока
комиссионеры не кончатся! – повторяла она и тогда, когда они уже мчались
по ночному городу.
