В глазах все плыло от слез. Капли смолы на дощатом потолке
размазывались, и Ирке внезапно показалось, что они похожи на женское лицо.
Тонкое, спокойное, одухотворенное, но с затаенной болью в глазах. Женщина
смотрела на Ирку так, будто видела не только ее тело, но и душу. Уже один
взгляд ее исцелял. Ирка боялась моргнуть, опасаясь, что лицо исчезнет. Так и
лежала с широко распахнутыми глазами, в которых стояли слезы.
А потом стали приходить мысли – ясные, неожиданно четкие.
Валькирия чувствовала, что это мысли той женщины, которые облекает в слова
сознание самой Ирки.
Человек не может служить свету просто так, вскользь, будто
ходит на нелюбимую работу. Послужил чуток добру, поковырял в пупке, снова
послужил добру, покушал сметанки и залег на диванчик, подумав мимолетно, что
утром надо не забыть полчасика послужить добру. Служить свету тяжело и больно.
Нет служения там, где нет постоянной победы над собой. Она, Ирка, совсем забыла
это правило. Стала воспринимать свои преимущества не как награду, а как нечто
должное. И вот результат. Копье не признает ее. Возвращаются старые боли. Что
ждет ее завтра? Послезавтра?
– Но я же, в общем, неплохая, – робко сказала
Ирка.
– Быть неплохой и быть действительно светлой разные
вещи. Неплохой человек – это человек ситуативно хороший. Он согласен быть
добрым, если ему все дают. Кормят, не злят, все покупают, не наступают на
любимые мозоли. В этом случае он согласен быть хорошим и не бить ближнего
своего носом об стол. Это не добро. Это отретушированное зло. Как же далеко от
этого состояния до истинного добра! – поправил ее внутренний голос.
– Я не такая, – осторожно возразила Ирка.
– Возможно, что пока ты не такая. Но ты уже на этой
дороге. Ты не горячая. Ты теплая. Ты смотришь на добро и зло спокойно, не
пылая.
«Да, – подумала Ирка. – Это правда. Я
действительно не пылаю. И никогда не пылала. Я рассудочная. Я даже сильных
желаний никогда не испытывала. Разве что избавиться от коляски и ходить. И вот
я хожу… Мое желание сбылось, а что я дала свету взамен? Совсем немного».
– Копье изменило мне поэтому? – спросила Ирка свою
неведомую собеседницу.
– Копье тебе не изменяло. На нем лежит старинное
проклятие. Проклятие снятое, но все же частично оставшееся. Пока в тебе была
внутренняя сила, это не имело никакого значения. Твоя сила была больше
проклятия, и копье повиновалось, – тихо ответил тот же голос.
– Внутренняя сила? Во мне? – не поверила Ирка.
– Да. Когда-то давно, в истоках. Именно поэтому ты и
стала валькирией. Иногда эту силу называют детской верой, но во многих она
иссякает. Это происходит и с тобой.
– Почему?
– Я же сказала: ты перестаешь быть горячей. Запылай – и
сила появится! Иначе ты сама лишишь себя всего… Я ухожу насовсем! Помни: спаси
себя, и ты спасешь меня! – произнес неведомый голос, и Ирка окончательно
перестала его слышать.
Одиночка вспомнила, как смотрели на нее другие валькирии. С
подозрительностью, недоверием. Для них она была чужая, и они не спешили
признавать ее своей. Даже во взглядах тех, кто хорошо к ней относился – Бэтлы,
Гелаты, Фулоны – она замечала тень недоверия. Ирка втайне обижалась, не
понимая, чем заслужила такое отношение.
Теперь же поняла.
«В них есть горение. Есть лютая ненависть к злу. Есть
готовность к постоянной жертве. Даже у Таамаг, хотя у нее характер как у стража
мрака. Но скажи ей: «Умри за свет!» – и Таамаг умрет, ни на секунду не
задумавшись. Даже Ильга с Холой умрут, хотя они и офисные зануды. Правда, их
умереть заставит уже разум, а не сердце. А во мне этого нет и никогда не было.
Я ролевик, притворяющийся валькирией, а не настоящая валькирия. Я, может, и
неплохая, но добро и зло для меня до сих пор как правила игры», – с
грустью подумала Ирка.
Скрипнул люк. Ирка машинально перевела взгляд, моргнула, и
тонкий лик с потолка исчез, скатившись по щеке вместе со слезой.
Антигон вернулся вместе с ее копьем, на которое Ирка
старалась не смотреть. Она и так, не глядя, ощущала, что копье ей чужое.
Поставив копье в угол, кикимор стал чистить пригоревший чайник, что-то
непрерывно бормоча и изредка исподлобья взглядывая на Ирку. Валькирия долго не
прислушивалась к его бормотанию. Наконец разобрала:
– Ох-ох… Горе какое! И что делать-то с хозяйкой, если
она повторит путь той, первой? А ты давай, не упрямься, оттирайся!
– Эй, хватит болтать с чайником! Подойди сюда! –
позвала его Ирка.
Антигон подошел. Чайник он волочил за собой.
– Хватит темнить! Может, скажешь, кто эта первая? Это о
ней Фулона запретила говорить Ламине, не так ли?.. Говори, не думай, что у тебя
получится отвертеться!
* * *
Эдя закончил работу поздно вечером. Когда он вышел из
бывшего бомбоубежища, давно сгустились сумерки. Добраться до метро Эдя не
успел. Едва он отошел на дюжину шагов, как в бок ему уткнулось что-то твердое.
– Шевельнешься – труп! Гони бумажник! Живо! –
прошипел кто-то ему в ухо.
Сердце у Эди пропустило два такта, а после, с лихвой
наверстав, заколотилось как бешеное. Эдя скосил глаза и увидел высокого
мужчину, закрывшего лицо воротником. «Наркоман!» – решил Хаврон.
– Не оборачивайся! Гони бумажник! У меня ствол! –
вновь просипел голос.
– У меня нет бумажника. Деньги я храню в
кармане, – сказал Хаврон.
Сколько именно денег он хранит в кармане, Эдя решил не
уточнять. Тогда наркоман пристрелил бы его исключительно от обиды.
– Доставай! Ну!
Выигрывая время, Эдя полез в карман, однако не успел он
ничего нашарить, как наркоман вскинул руку с пистолетом на уровень головы и
нажал на курок. Щелк! Эдя увидел веселый синий огонек.
– Пук! Ты убит! – сказали Эде.
«Зажигалка!» – понял Хаврон.
Мужчина расхохотался, опустил воротник, и Эдя узнал своего
знакомого Грошикова. Когда-то Грошиков работал мойщиком посуды в том же кафе,
что и Хаврон, но довольно скоро поливать тарелки душем и играть в раковине в
сельскую запруду ему надоело, и он занялся «впариванием». Ходил по улице с
чемоданчиком, в котором лежали отвертки со встроенным фонариком, и «впаривал»
их прохожим. Когда отвертки перестали брать, перешел на рулетки, про которые
рассказывал, что на них помимо всего прочего можно спускаться с балкона.
Предлагал покупателям проверить, но желающих было мало.
– Давай сюда! – мрачно сказал Эдя, протягивая
руку.
Пожав плечами, Грошиков сунул ему пистолет.
