– В другой раз, – сказал он мягко.
Улита толкнула его в грудь.
– И ты туда же? Убирайся, светлый! Жалеешь меня, да? А
мне плевать на твою жалость! Понимаешь, плевать! Слышал ты это, дохлый
мотоциклист? Не лезь в мою личную жизнь!
Это был уже перебор. Ложка соли вместо ложки сахара.
– Личная жизнь – это жизнь личности. А ты разве
личность? Ты марионетка мрака! – глядя в пол, отчетливо произнес Эссиорх.
Его слова прозвучали отрывисто и четко. Каждое как пощечина.
Улита выпрямилась, посмотрела на Эссиорха побелевшими глазами и выскочила за
дверь. Лавиной скатились торопливые шаги.
Эссиорх рванулся было следом, но передумал и остановился.
– О небо! Она невыносима! Я только пытался объяснить
ей, что никого нельзя заставить стать марионеткой мрака, если он сам того не
желает… – воскликнул он.
– Как-то ты это криво сказал! – заметила
Дафна. – Все равно что начинать признание в любви со слов: не в красоте
счастье.
Эссиорх удрученно кивнул.
– Я виноват. Я ее верну! – крикнул он.
– Погоди, пусть она остынет. Улита тоже много лишнего
наговорила. Это только железо куют, пока оно горячо, – сказала Даф, не
веря, что осмеливается давать советы своему хранителю.
С другой стороны, без совета тут было не обойтись.
«Подставка для мотошлема» понимала в женщинах не больше, чем пианист в
перетягивании каната.
В это мгновение где-то в квартире зазвонил телефон. Звонил
глухо, точно кашлял. Эссиорх стоял и слушал.
– Почему ты не снимаешь трубку? – спросила Дафна.
– Проблема в том, что у меня нет телефона. Хотя,
наверное, не следует зацикливаться на мелочах, – задумчиво произнес
Эссиорх.
Телефон продолжал надрываться.
* * *
Хранитель открыл дверь кладовки, где старые подрамники
соседствовали с запчастями от мотоцикла и, поискав глазами, выдвинул наружу
коробку со всяким барахлом. Перевернул коробку, вытряхнул ее содержимое на пол,
и прямо к его ногам подкатилась отрезанная телефонная трубка. Звонивший телефон
– старый дисковый аппарат цвета свеклы – валялся в стороне.
Эссиорх хмыкнул, взял трубку и сказал: «Алло!» В трубке
что-то убедительно зажурчало. Эссиорх едва заметно скривился и прочистил
раковину уха пальцем, точно пытаясь вытряхнуть из нее лишние звуки.
– Это тебя! – сказал он Мефу.
Меф взял трубку и узнал Ромасюсика. Голос у шоколадного
юноши был не по летам тонкий, а речь лилась необыкновенно свободно. Так свободно,
что Мефу казалось, будто она вообще не орошает извилин. Речь сама по себе,
мышление само по себе.
– К чему эти фокусы с трубками? – спросил Меф с
досадой.
Ромасюсик торопливо извинился, назвав это данью традиции.
Можно, мол, говорить и из воздуха, но его, Ромасюсика, смущает мысль, что это
слишком назойливо. Меф, однако, почувствовал, что ходячая шоколадка темнит и
передергивает. Ромасюсик демонстрировал, что они с Прасковьей держат Мефа на
коротком поводке и им известен каждый его шаг.
– Я звоню безо всякого пепаса, с одной лишь назойливой
вишью, – прощебетал Ромасюсик. – Видишь ли, у нас возник трабл. Если
мы не разрулим его писфулли, начнется териблевый бэтл.
– Говори по-русски! Лень мозги напрягать! –
попросил Меф.
– Я не могу по-русски. Вчера мы с Прашей хавали митинг
с одним инглишменом из Магфорда. Ну выскочка, натурально. В темной магии, мол,
ему тесно, не те масштабы, хочет служить глобальному злу, а для начала не прочь
жениться на его будущей повелительнице. Так сказать, в целях дальнейшего
улучшения породы генетическая помощь бедным славянским народам…
– Предложение, что ли, заявился делать? –
отчего-то напрягся Меф.
– Натурально. Прашу ты знаешь, она у нас девушка
замкнутая, малоразговорчивая, так что болтать пришлось в основном мне! Ну да с
моей полиглоткой это не проблема! – похвастался Ромасюсик.
– Кто бы сомневался!
– У нас был четырехчасовой орал спик за жизнь. Классно
поболтали. Хлопнули несколько теакапов чая с шугером. Правда, закончилось все
малость кособоко.
– Кособоко?
– Инглишмен перепил теакапов с шугером и попытался
распустить ручки. Ну а Праша чуток погорячилась. А по мне так напрасно. Если
какой-то мэн тебе не понравился, еще не значит, что надо с ним так
поступать, – охотно пояснил Ромасюсик.
– Как поступать? – спросил Меф.
От прямого ответа Ромасюсик уклонился.
– Ну как поступила – так поступила. Праша славная,
только вспыльчивая. Натурально Ваня зэ Терибл и Петя зэ Грейт в одном фэйсе! У
нее черекта слегка оуфул, но в глубине души она очень кайнд.
– Буду иметь в виду. А теперь к делу: чего ты
звонишь? – оборвал его Меф.
Щебету шоколадного юноши он не доверял. Тот его элементарно
забалтывал. Чем больше сахара в голосе, тем выше вероятность, что сахар нужен,
чтобы припудрить яд.
Ромасюсик ощутил, что Меф теряет терпение, и засуетился.
– Ах да, про трабл! Мы хотели сказать, что нехорошо
брать чужое! А еще светлые, пример должны подавать! Ай-ай!
В голосе Ромасюсика возникло нечто особенно пакостное. А тут
еще в ухе у Мефа подозрительно захлюпало. Меф готов был поклясться, что
шоколадный юноша высунул язык и облизывает трубку.
– Откуда ты знаешь, что пергамент у нас? – не
выдержал Меф.
– О, признался! На скидку надеешься? – умилился
Ромасюсик.
– На какую скидку?
– Ну как? Чистосердечное признание в несовершенных
преступлениях смягчает вину и увеличивает наказание!
– Кончай чушью булькать! – отрезал Меф. – Кто
вам сказал про пергамент?
– Интуиция – лучший друг интеллекта! В Москве не так
много девиц с летающими волосами, крылатых котов и юношей с отколотыми –
хи-хи! – мозгами. Ду ю андестэнд, чего я спикаю?
– Не нарывайся, шоколадка! Я спокойно могу расплавить
тебя прямо через телефонную трубку, – спокойно предупредил Меф.
Это было не так, но Ромасюсик испугался.
