Улита недоверчиво посмотрела. Да, так и есть. На суккубе
обнаружилась красная, с перламутровыми пуговицами жилетка, точно созданная для
рыданий. Из кармана жилетки предусмотрительно торчал угол носового платка.
Улита рывком вытащила его. Платок оказался огромным, словно из исторического
романа, где платками, как известно, связывали пленных и перебинтовывали
раненых.
«Мысли подзеркаливает, гад!.. Убить, что ли? Ну да шут с
ним! Почему бы и нет?» – пронеслось в голове у ведьмы, и, ухватив суккуба за
карман, она потянула его в освободившуюся примерочную кабинку.
– О, я вижу: адреналинчик мы уже сбросили! Никто никого
не убивает, все хотят разговаривать! – вполголоса пролепетал Хнык. Правая
сторона его штопаного лица расплылась в сладчайшей улыбке. – Я всегда так
делаю: когда на меня кто-то злится, довожу его до истерики, чтобы он хорошенько
отбушевался, выдохся и стал как тряпочка. Многие после этого мягонькие
становятся, как глина. Что из них хочешь, то и лепи!
Вежливая моль деликатно подлетела к ним, моргая кукольными
глазами. Хнык, задернувший было шторку, высунулся и поманил ее.
– Нюня моя, умоляю! Возьмите вот это, поставьте вон
туда! – распорядился суккуб, указующим перстом соединяя две точки
пространства.
Продавщица недоуменно оглянулась, заблудилась взглядом в
пестрой одежде и хотела снова повернуться, но в этот момент крайняя из вешалок
опрокинулась, расплескивая попугайские краски. Мгновенно забыв о кабинке,
вежливая моль метнулась поднимать платья. Наконец-то можно было делать что-то
привычное, ясное. В душе у продавщицы воцарились покой и порядок.
Примерочная кабинка стонала и плакала. Шторка то надувалась,
то парусом втягивалась внутрь. Внутри тропическим тайфуном бушевала Улита.
– Какие у меня перспективы? Меня никто не любит! Я не
могу быть женой! Не могу быть матерью! – кричала она.
Суккуб заботливо пригорюнился, с сочувствием разглядывая
полнокровную Улиту. Сопереживают суккубы всегда искренно. В этом корень их
процветания. Правда, и плату за сочувствие они забирают всегда в полном объеме.
– Не страдай ты так, мамочка! Сколько еще времени
впереди! Да ты колодец здоровья! Мечта одинокого вампира и старого холостяка,
любящего домашнюю выпечку и грибочки в сметане, – сказал Хнык льстиво.
Улита раздраженно дернула ногой, ударилась коленом о
перегородку и ойкнула.
– Ты когда-нибудь слышал, чтобы ведьмы становились
матерями? Чтобы их любили долго и искренно? Самих по себе любили, без поганых чар?
Пока я молодая ведьма, это ничего, терпимо. Но рано или поздно я стану старой
ведьмой, и это все, финал! А как умирают ведьмы, я знаю, видела! Они вгрызаются
зубами в подушку, надеясь хоть так удержать на земле лишнюю минуту!
Хнык не стал спорить. Факты есть факты. Лучше не опровергать
то, что известно даже идиоту.
– Я даже не Тартара боюсь! Я боюсь долгого, одинокого и
злобного увядания. А оно меня ждет. Я знала толпы ведьм, и все так кончили.
Отрываются на шабаше, а у самих в глазах ужас, – сказала Улита.
Хнык пустил из левого глаза слезу. Затем одумался и слезу
осушил.
– Тебе ли страдать, нюня моя! Ну ведьма и ведьма.
Тартар и Тартар. Расслабься и живи как живется! Ну бросил тебя светлый, другого
найди. Чего сопли на кулак мотать?
– Не хочу никого другого. Надоело! Всю жизнь я только и
делала, что прилепляла любовь к плоти. Поначалу любовь не хотела прилипать, а
потом прилипла как колбаса к сковороде. Теперь без вони не отдерешь. Да и сама
любовь сморщилась. Все, нет ее! И меня нет! – тускло сказала Улита и
внезапно без размаха, но с чудовищной силой ударила кулаком в зеркало.
Суккуб со знанием дела повис у нее на шее и запричитал.
Кабинка затряслась. Это рыдала Улита. Примерно через четверть часа занавеска
отдернулась и из кабинки вихляющей походкой вышел Хнык. Он пережрал эмоций, и
его круглые глазки вращались в орбитах как кукольные пуговицы. Суккубы обладают
даром выпивать чужие горести, питаясь человеческими бедами, как стервятники
падалью. Человек, изливший им свою душу, испытывает нечто сродни временному
облегчению. Ему кажется, что он понят, а скорби его разделены. Вот только
разделить скорби или с аппетитом сожрать их, промокнув губы салфеточкой – это,
как известно, не одно и то же.
За Хныком шла Улита. Глаза у нее были красные, зато прическа
уже в полном порядке. Хнык, помимо прочего, был еще и неплохим парикмахером.
– Ну что я тебе скажу, зюзя моя! Объективно, конечно,
дура ты. А субъективно – он. Ты к нему всем сердцем, а он в тебя высморкался и
ножки о тебя вытер! У-у-у! Я б ему такого не спустило! – бабьим голосом
рассуждал Хнык, похлопывая Улиту по горячему плечу.
Улита не стала акцентироваться на этом «не спустило». Она
знала, что, увлекаясь, суккубы порой говорят о себе в среднем роде. Вместо
этого ведьма подозрительно посмотрела на Хныка, который выглядел слишком уж
довольным, и внезапно пожалела, что поддалась слабости.
– Ты мне кое-что обещала, нюня моя. Не забыла? –
внезапно спросил Хнык.
Еще недавно подобострастный, теперь он вел себя расхлябанно
и даже покровительственно. Точно внутри безвольно-мягкой подушки, которую все
привыкли пинать ногами, внезапно оказалась стальная гирька. Эх, не так просты
суккубы! Не такие уж они безвольные мямлики!
– Что я обещала? – рассеянно спросила Улита.
В горячке она могла, конечно, ляпнуть все, что угодно.
Хнык осклабился:
– Ну как же? А обещание отдать мне то первое, что я
попрошу, без всяких отговорок?
Улита расхохоталась.
– Тебе придется подвинуться. У меня нет эйдоса. А если
и есть, он ко мне не вернется. Я ведьма, – заявила она.
Хнык не смутился.
– Ну мало ли! Вдруг я не эйдос попрошу? А, может,
хи-хи, и эйдос! Кто знает, когда какое чудо произойдет? Всегда полезно наперед
подстраховаться. Я, Хныкус Визглярий Истерикус Третий, всегда так делаю.
Хнык дрыгнул ножкой и, оглядываясь, затопал к выходу. По
дороге он высунул язык и на глазах у продавщицы пакостно облизал себе не только
нос, но и брови, что было совсем уже невероятно. Продавщица позеленела и
брезгливо отвернулась. Воспользовавшись этим, суккуб ловко сунул себе под
жилетку шелковый топик с ближайшей вешалки и прошмыгнул сквозь ябедливо
пискнувший турникет.
Улита вышла следом. Оказалось, Хнык не ушел и ждет ее. Он
подскочил к ней бочком и странным свистящим шепотом выплюнул:
