И Дафна пришла. Меф услышал, как медузно задрожал пружинами
продавленный диван, на котором она спала. Карающая плеть маголодии обрушилась
на лунную змею. Змея дернулась и начала поспешно отползать. Опустив флейту, Даф
шагнула к окну и решительно задернула плотную штору. Круглый сырный глаз
попытался пробиться сквозь ткань, но не сумел.
Мефодий наконец смог поднять руку и провести по лбу и лицу.
Ладони были в холодном липком поту. На минуту Меф задержал кончики пальцев на
глазах. Глазные яблоки пульсировали.
Он хотел что-то сказать Дафне, но зубы его стучали, голос
дрожал.
Дафна внимательно посмотрела на него, поднесла флейту к
губам и заиграла. Тихие, щекочущие звуки роем окружили Мефа. Касались его кожи,
замирали, отскакивали, снова касались. Мефу чудилось, что Дафна не играет на
флейте, а выдувает мыльные пузыри. Загадочно не лопаясь, пузыри сталкиваются,
ударяются о стены, меняют направление полета – и все это легко, красиво, с
безумной, захлебывающейся жаждой жизни. Их бойкая веселость передавалась Мефу,
вытесняя уныние и лунную пустоту.
Похоже, не только Меф видел цветные шары. Депресняк
подпрыгнул и попытался сшибить один лапой. Как частичному созданию Тартара, ему
это удалось. Пузырь лопнул, но тотчас сотня других шаров, разом бросившись на
кота, дважды перевернули его в воздухе и загнали под стол.
Дафна опустила флейту. Звуки жили и наполняли комнату,
защищая их.
– Луна меня чуть не прикончила, – выговорил Меф.
Дафна не стала его разуверять.
– Да. Кто-то заговорил тебя через ее свет. Наслал
сильное уныние, предельно сильное. От такого уныния даже сердце перестает
биться. Ты позвал меня вовремя.
– Кто заговорил? Ты можешь выяснить? – спросил
Меф.
– Нет. Тут хитрый прием: атакует-то тебя луна. И все
стрелки указывают на луну. Сложно вычислить, кто навел порчу, – пояснила
Даф.
«Может, это Прасковья мстит, что мы отдали пергамент
Эссиорху, а не ей?» – подумал Меф.
Хотя нет. Наводить порчу для Прасковьи слишком тонко.
Полутонов она не признает. В духе этой буйной тартарианской девицы сильные
эмоции и яркие поступки. Вот если бы на месте общежития озеленителей возник
котлован, затопленный огненной лавой, тут да, без сомнения, это был бы почерк
Прасковьи.
– Эх, надо было мне не впускать в себя эту магию, а
сразу отзеркалить ответку! По тому же лунному лучу! Сейчас-то уже бесполезно, а
вот в первую секунду было бы в самый раз! – сказал Меф с досадой.
Дафна засмеялась.
– Не жалей. Было бы странно, если бы ты это сделал.
– Почему?
– Ты когда-нибудь фотографировал на тормозящий цифровой
фотоаппарат, из самых первых, дешевых? Жмешь на кнопку, а он еще секунды три
соображает, фокусируется, а за эти секунды удачное выражение лица меняется,
ребенок отворачивается, птица улетает и так далее. Единственный способ поладить
с таким фотиком – щелкать за три секунды до того, как что-либо произойдет. Конечно,
большинство кадров пропадут впустую, но иной раз поймаешь и что-то стоящее.
– Ты это к чему? – не понял Меф.
– А к тому. Наши поступки – это такой тормозящий
фотоаппарат и есть. Глупо сожалеть о том, что могло бы случиться, но чего не
случилось.
– Значит, это было только уныние? И больше
ничего? – спросил Меф.
– А тебе показалось мало? – удивилась Даф.
Меф вспомнил, как умирал от тоски, как с омерзением к жизни
втягивал воздух сжатыми зубами, и покачал головой. Нет, мало ему не показалось…
– Странно, что я так быстро сломался. Мне казалось, что
с силой воли у меня все в порядке, – сказал Меф.
– А сила воли тут вообще ни при чем. У самого волевого
человека бывают минуты, когда он готов разрыдаться от комариного укуса. Чаще
всего перед рассветом. Опытный страж мрака всегда угадает подходящую минуту для
атаки. Это у них в крови.
– Утешила, – обиженно проворчал Меф.
Это была смешная, петушиная обида генерала, который узнал,
что его ранило такой же пулей, как и рядовых. А ему-то мнилось, что пуля будет
золотой, с именной насечкой. Ну да что поделаешь? Родственники одного храброго
латинского рыцаря, военачальника и непогрешимого героя, говорят, были крайне
смущены, узнав, что при осаде Константинополя их предок был убит обычным ночным
горшком, пущенным со стены слабой старушечьей рукой.
Даф протянула руку и щелкнула Мефа по лбу, заставив
улыбнуться.
– Не удивляйся! Уныние – страшнейшая вещь. Это самое
серьезное наступательное оружие мрака. Все остальные пороки вместе взятые не
приносят Тартару столько эйдосов. Ну разве только сребролюбие. Но тебе оно не
грозит. Ты слишком несерьезный, – сказала она.
– Спасибо, – поблагодарил Меф. – Все-таки я
не думал, что я такая легкая мишень. Без меча, без копий – вжик! – и все.
Ведь я не какая-нибудь там пешка! Я кое-чего стою!
– Вот именно! – сказала Даф, готовясь загибать
пальцы. – Давай вместе считать твои заслуги! Ты отказался служить мраку –
раз. Порвал с Большой Дмитровкой – два. Уступил трон Прасковье – три…
– Разбил свой дарх – четыре. Прошел мозаичный лабиринт
– пять! – напомнил Меф, невольно увлекаясь подсчетом своих успехов.
Даф послушно загнула еще два пальца, а тут и ладонь
закончилась.
– Слушай! Да ты гигант! Может, закажем тебе памятник и
поставим его перед главным входом в Эдем? Высота памятника метров пятьсот,
чтобы издали видно было. В одной руке у тебя меч, в другой – флейта, у ног
порванная цепь с дархом. Сильно, а? – предложила она.
Меф с подозрением взглянул на Дафну и внезапно осознал, что
над ним смеются.
– Хочешь сказать, я сделал мало? – спросил он.
– Это не имеет значения – много или мало. Ты беззащитен
потому, что слишком много значения придаешь собственной персоне. Да, тебе есть
о чем вспомнить. Но где результат? Максимум ты вернулся к тому, с чего начинает
всякий человек, не наделенный вообще никаким даром. Просто нормальный человек,
который никогда не связывался с мраком и которому не светил трон Тартара. Ты
снова на стартовой черте, и снова надо начинать все сначала. Понимаешь?
– Смутно, – признался Меф.
Даф вздохнула.
