Улита вышла в приемную. Подозвала Мошкина, объяснила, что от
него требуется, и отправила к Мефу. О том, где поселились Мефодий и Дафна,
русский отдел мрака давно оповестили комиссионеры, гнездившиеся как в
штукатурных, так и в нравственных щелях общежития озеленителей.
– Я их найду, да? – привычно засомневался Мошкин.
– Найдешь.
– А удобно вот так вот врываться без звонка?
– Удобно.
– А они не рассердятся, нет?
– Если ты сейчас же не исчезнешь – тогда рассержусь
я! – не выдержала Улита.
Мошкин поместил на одну чашу весов Мефа и Дафну, а на другую
– Улиту и мысленно определил, чей гнев весит больше. Кивнул, вспомнил о
суккубах, которые сейчас припрутся в резиденцию, и, охотно выскользнув за
дверь, очутился на Большой Дмитровке.
Погода была колеблющаяся и такая же до конца ни в чем не
уверенная, как и сам Мошкин. «Не дождь, нет? Но и не солнце, нет?» – точно
спрашивала она у самой себя, и то затягивалась тучами, то проглядывала
неуверенными пятнами ясного неба.
Мошкин был уже на полпути к метро, когда увидел знакомое
лицо, мелькнувшее в толпе, и память привычно выстрелила имя:
– Лариса!
Девушка нервно оглянулась на Мошкина, после короткого замешательства
узнала его и остановилась. Не виделись они уже года три-четыре. С Ларисой
Евгеша когда-то вместе ходил в Студию развития воображения. Там им давали
всякие необычные задания. Однажды заставили представлять себя осенними
листочками, которые падают с дерева. Один мальчик решил упасть с высокой ветки,
залез на подоконник, неудачно упал, сломал ключицу и стал корчиться.
– Странный ты какой-то листочек! – задумчиво
сказала руководильница студии. Она не сразу сообразила, что случилось.
Мошкин сам не понял, что заставило его окликнуть Ларису. Как
девушка она никогда ему не нравилась. Маленькая, сдавленная, с неожиданно
толстыми ногами и резким голосом. Это был тот случай, когда гадкий утенок
превращается непосредственно в гадкую утку, таинственным образом минуя стадию
прекрасного лебедя.
И вот теперь они шли рядом – неинтересные друг другу люди
разного пола, у которых никогда не будет романа и вообще ничего не будет. Оба
прекрасно это понимали и ждали минимального внешнего повода, чтобы разбежаться.
Мошкин шагал, дежурно изображал приветливость и радость, от которой у него
судорогой сводило мышцы лица, и взглядом промерял расстояние до метро. Метро
было почти рядом, но мешалась оживленная улица без светофоров. Приходилось
делать крюк.
И вот Мошкин уныло шел и от нечего делать размышлял:
некрасива Лариса, потому что зла, или зла, потому что некрасива. Обе версии
были правдоподобными. Лариса бежала рядом с ним полубоком и визгливым, как диск
пилы-болгарки, голосом конспективно, через запятую, перебирала всех общих
знакомых:
– Анька просто самка собаки… Натурально самка! Федор –
урод! Димон, ты помнишь, всех нас старше был, провалился в институт, тупарь, и
его втюхали в платный… Кузьмина увела у меня парня! Я ей морду кислотой оболью!
«И зачем я ее окликнул, дурак?» – спрашивал себя Мошкин.
Он не в первый уже раз думал, что девушки, по его
наблюдениям, гораздо агрессивнее парней. Мужскую агрессию всегда можно
обосновать логически. Это либо борьба за главенство в компании, либо, напротив,
попытка отстоять право на независимость. Парень всегда – ну или почти всегда –
моментально чувствует, когда противник повержен, деморализован или идет на
попятный. На этом драка обычно прекращается. Точки расставлены, вожак
определен. Один спокойно идет останавливать кровь из носа, другой не менее
спокойно отправляется на математику. Через два урока стычка забыта.
Опять же всякий парень всегда знает, когда у него есть шанс,
и лишний раз не полезет. Ни при каких обстоятельствах он не станет откусывать
противнику нос или выцарапывать глаза. Вроде как и эффективный прием, но другие
не поймут, да и вообще не в правилах это.
С девушками история другая. Они хоть и дерутся реже, но
войны у них идут неделями и годами. Войны яростные, без правил, когда противник
не только убивается, но и пепел его сдувается с полировки. Тут и телефонные
звонки ночью, и написанные на стенах ручкой оскорбления, и всякие мелкие
подлости, на которые у мужчины и фантазии не хватит. Ну а словесная агрессия –
вообще традиционно женское поле боя. Тут и не суйся. Голову проломят да еще и
напомнят, что с девушками драться неблагородно.
– Михайлова в колледже. На экономку учится. Год
проучилась, а не помнит, как ее колледж называется. Даже адреса не знает. Знает
только, как ехать. Дура жуткая!.. Забужникова в партию какую-то записалась, где
майки дают. Она пришла, ей майку дали, а сумки не досталось. Она психанула и из
партии ушла… Генка Кугель с нариками связался. Из него кровь выкачивают,
очищают и обратно вкачивают. Два раза уже… Тощий стал, психованный. Вещи из дома
ворует. А долго выпендривался! Говорил, что у него сила воли такая, что он в
один день бросит!
– А Данилова как? Что с ней? – как бы невзначай
спросил Евгеша.
Лариса прищурилась:
– А, та беленькая, в которую ты был так глупо влюблен?
Ну которая еще собаку играла в спектакле про Чиполлино?..
– Да, она.
– Это из-за нее ты не хотел, чтобы тебя Женей называли?
Типа она Женя, а ты Евгеша?
– Нет, не из-за нее, – с усилием соврал Евгеша.
Лариса хихикнула.
– Да ладно тебе! У меня где-то был ее телефон. Она мне
как-то эсэмэску сбросила, с днем рождения поздравляла. Кстати, удивлялась, что
ты студию бросил! – сказала Лариса, бегло просматривая адресную книгу
мобильника.
Мошкин торопливо переписал номер. Теперь он был уверен, что
эта встреча не случайна.
– Кстати, а куда ты делся-то? – вдруг спросила
Лариса.
Вопрос был привычный. Мошкину уже много раз приходилось на
него отвечать, объясняя про другую школу и другой район, но сейчас он отчего-то
замешкался и спутался. Перед глазами у него стоял телефонный номер.
– Э-э… Ну…
– Работать устроился? – перебила Лариса, понявшая
его замешательство по-своему.
– Да, – поспешно сказал Мошкин.
– В общепит, что ли? Ну где орут: «Свободная касса! Ваш
заказ!» и все такое?
– Да, – еще поспешнее подтвердил Мошкин.
Но вот, наконец, и метро. Они спустились по эскалатору.
– Тебе куда? – спросил Мошкин.
– Туда! – показала пальцем Лариса.
