– Запросто! – согласился Меф и, не глядя, трижды
рубанул мечом. Три тонких ломтика колбасы упали Ромасюсику на колени. –
Шкурку снимешь сам! – сказал Меф.
У Ромасюсика запрыгала челюсть. Он послушно снял с колбасы
шкурку и больше к Мефу не приставал. Прасковья же только усмехнулась. Меф
прекрасно понимал, что для нее это были не покушения даже, а так, забава. Сама
дав клятву не нападать, она позволяла Ромасюсику резвиться, отлично зная, что
его шоколадные потуги жалки и бесполезны.
* * *
Поезд долго полз по низине. Ничего не было видно, кроме
подступившего почти к самым путям мелколесья. Изредка застенчиво проскакивали
болотца. Уже где-то между Тулой и Орлом леса куда-то попятились, и поезд все
чаще стал выскакивать на живописные, взрезанные оврагами лесистые долины.
Прекрасные, сказочные места! Изредка попадался шлагбаум у свежепокрашенной
будки, в которой царила женщина в неизменном оранжевом жилете, стоящая на
пороге с флажком, а за шлагбаумом – длинный терпеливый хвост машин.
Ближе к городам начиналась пестрая толкотня дач.
Какой-нибудь дорогой трехэтажный особняк втискивался между смешных щитовых
домишек и с редким отсутствием воображения пытался отгородиться от них высоким
забором.
Или, случалось, какой-нибудь кособокий, но отважный домик
набирался храбрости и подскакивал к путям совсем близко. Тогда видно было, что
на крыльце сидит семейство, рассеянно смотрит на поезд и жует.
– Бедные люди! Если бы я жил у железной дороги и видел
в день сотни поездов, мне постоянно хотелось бы уехать. Все равно куда – лишь
бы уехать, – сказал Меф.
– Тут ключевое слово «сотни». Глаз замозоливается, и ты
вообще перестаешь что-либо замечать. А вот если один поезд в день – тогда да,
хотелось бы, – поправила его трезвомыслящая Даф.
В дверь внезапно постучали. Ромасюсик вздрогнул. Дафна на
всякий случай проверила глазами, далеко ли флейта. Даже Прасковья подобралась.
В ее руке появился маленький, совсем неопасный с виду ножик. Стук в дверь
повторился. Меф открыл. В купе просунулся крепенький старичок с бегающими
глазками.
– Сыночки, хотите яблочков? А то набрал в дорогу –
теперь, боюсь, испортятся! – предложил он, глядя почему-то на Даф, которая
менее прочих похожа была на сыночка.
«Сыночек» Даф поблагодарила, сказав, что яблок они не хотят.
Над головой у старичка была хорошо заметная, с коричневыми размытыми разводами
аура отравителя. Старичок покрутился в дверях еще секунд десять, зорко оглядел
купе и, все же оставив на столе несколько яблок, удалился, ласково воркуя.
– А вот и первый посланец Спуриуса! Пока что, думаю,
это был разведчик! – представила Даф.
– А яблоки зачем? – спросил Меф.
– Яблоки это так, на «авось прокатит!»
– Он мне сразу не понравился. Такими ласковыми бывают
только садисты, – проворчал Меф. – Но почему ты думаешь, что его
послал Спуриус?
Даф только улыбнулась. Не могла же она сказать вслух: «Я
почувствовала, что Ромасюсик с Прасковьей видят его впервые и совсем не ждали».
Ромасюсик взял яблоко и с аппетитом захрустел. До этого
момента Меф не подозревал, что шоколадный юноша вообще способен принимать пищу.
Оказалось, запросто.
– Банальный мышьяк! Я хаваю айдию, что он держит нас за
лохов. Даже обидно! – заявил Ромасюсик, облизываясь.
Российскую границу в Белгороде и вторую границу, украинскую,
в Харькове, они проехали без приключений. Таможенники входили в их купе уже
бледные, с отрешенными лицами. В глазах – страдание и тоска. У одного –
молодого – голова была точно белой пудрой посыпана. Видно, ему много чего
пришлось увидеть.
Этот поседевший бедолага не отреагировал даже, когда
выпендривающийся Ромасюсик достал целую пачку паспортов. Французские, немецкие,
датские, польские, американские и несколько российских. Все были с его
фотографией, но на разные имена.
После границы Меф дальновидно не стал плотно закрывать дверь
и оставил небольшую щель, чтобы видеть все, что происходит в вагоне.
После старичка-отравителя от Спуриуса больше никто не
приходил. Сам Спуриус, если, конечно, он был в поезде, предпочитал таиться.
Слишком много у него тут было врагов – и свет, и мрак. Меф вообще смутно
понимал, на что именно Спуриус рассчитывает. Пробиться сквозь такую охрану
почти нереально.
В коридоре постоянно дежурил кто-то из валькирий. Уходила
одна, и тотчас, будто случайно, появлялась другая. Меф уже понял, что валькирии
занимают два купе, № 4 и № 5. Мордовороты же Лигула, кроме девятого,
занимали еще 8-е.
Принадлежность «Я вырос за полярным кругом, где шесть
месяцев ночь» установить так и не удалось. Чьи они были? Лигула? Спуриуса?
Союзники валькирий? Даф пыталась определить по ауре, однако аура у всех троих
была нейтральная, что могло означать как полное отсутствие дара, так и
высочайший уровень подготовки.
Студент, старушка и громила в татуировках паслись у дальнего
туалета, занимая его по очереди. Саид ибн Юсуф из своего купе так ни разу и не
показался. Ифрит был ленив.
Часов в одиннадцать, когда в вагоне потушили лампы, оставив
лишь дежурное освещение, Меф перебрался на верхнюю полку. Поезд умиротворенно
качало. Казалось, он движется короткими толчками. Даф уже лежала на соседней
полке. На груди у нее была флейта. Ладонью Даф придерживала ее, а мундштук
почти касался губ.
Рядом бдительно свернулся Депресняк. Правый глаз кота спал.
Левый был обращен на дверь. Порой где-то внутри кота рождался угрожающий скрип.
Это обычно происходило, когда мимо двери проходил кто-то, вызывавший у кота
тревогу. А таких, судя по всему, было немало.
Даф ободряюще улыбнулась Мефу. В полумраке вагона зубы ее
блеснули белой полосой.
– Можешь подремать. Когда надо – я разбужу, –
полушепотом пообещала она.
Меф правильно понял это «когда надо». Мрак предпочитает
нападать незадолго перед рассветом, в тот зыбкий «час самоубийц», когда силы
света ослаблены, силы же тьмы, напротив, на подъеме.
Меф заставил себя закрыть глаза. Не стоит расходовать силы
попусту. Растраченных сил не хватит на рывок – мгновенный и яростный. Пергамент
Кводнона шевелился в кармане рубашки. Ощущение было неприятное, точно кожи Мефа
касалась сырая рыхлая медуза. Ослабленный эйдос Улиты, напротив, не подавал признаков
жизни.
Меф заставил себя нырнуть в чуткий и бдительный сон, чем-то
сходный со сном Депресняка. Он спал, не выпуская из ладони рукояти меча, а из
сознания мыслей о близости врага. Спустя два или три часа он услышал негромкий
лязг, точно где-то близко оборвалась цепь. Меф ощутил, как вагон несколько раз
несильно толкнуло. Он прокатился немного, затем стал замедлять ход и встал.
