Опустив глаза, Ирка обнаружила на пороге
газетного киоска булаву Антигона, залитую слабым сиянием недавней
материализации. Не только лишенец, но и пассажиры, по всем признакам
направлявшиеся в киоск за журналом в дорогу, отчего-то раздумывали входить и в
последний момент круто сворачивали в сторону.
– Значит, через булаву он нас не
чувствовал? – спросила Ирка.
– Ну не то чтобы… Просто от булавы моей
нежитью тянет. А запах нежити очень сильный для бесплотных существ. Почти что
вонь. У них нюх-то тонкий, а булава моя все перебивает. Вот лишенец и застрял весь
в непонятках, что тут за хмыриные посиделки. У меня среди родственничков-то
кого только не затесывалось!
Ирка кивнула. С этим ей было все ясно.
– А зачем он касался лиц? – спросила
она.
– Лишенцы навевают всякие скверные мысли,
гнусные, неожиданные. Ну, например, безо всякой причины со всей дури ударить по
лицу тихую бабульку. Или съесть окурок с земли. Или выхватить у женщины сумочку
и побежать, хотя никогда не занимался ничем подобным. Человек приписывает эти
мысли себе и испытывает смертельный ужас. Как это он мог помыслить нечто
подобное, запредельно мерзкое? Может, он медленно сходит с ума? Может, к
доктору надо обратиться? Лишенец пожирает этот ужас и, подпитываясь им, не
проваливается обратно в Тартар. Ну а чтобы понять, что не все мысли твои и на
них просто не нужно обращать внимания, до этого еще дорасти надо… У нас же в
свет и тьму никто не верит. Зато в энергии всякие, восточные бирюльки и
экстрасенсов недоделанных сколько угодно. Такие вот дела, хозяйка!
«Так вот почему мне хотелось поджечь газеты… А
ведь меня он даже не коснулся!» – подумала Ирка.
Антигон подобрал булаву, лихо прокрутил ее в
руке и заставил исчезнуть.
– Вообще-то лишенцы не должны здесь
бывать. Не положено. Совсем мрак охамел. Все подряд нарушает, – добавил он
недовольно.
– Позвать златокрылых? – спросила
Ирка, запоздало сожалея, что не бросила в лишенца копьем.
– Как хотите, хозяйка! Вам решать! Я что?
Я ничего! – устранился Антигон.
Как бывшая, а во многом и не бывшая нежить, он
относился к златокрылым с опаской.
Посмотрев на часы и прикинув, что до поезда
еще достаточно времени, Ирка вызвала златокрылую двойку. Секунд через десять
явились два сосредоточенных молодых стража, патрулировавших площадь над тремя
вокзалами. Один был под мороком сурового капитана милиции. Другой, видимо,
обладавший чувством юмора, обычному зрению представлялся испуганной старушкой в
платке, которая из опасения жуликов цепко прижимала к животу сумочку.
«Капитан» подошел к Ирке. «Старушка», будто
невзначай держащая в опущенной руке флейту, осталась в стороне, шагах так в
семи. Ирка приписала это легкому недоверию, которое многие златокрылые стражи
испытывали к валькириям.
– Документики спрашивать будете? –
спросила Ирка, пытаясь пошутить.
Златокрылый смотрел на нее серьезно и без
улыбки. Ждал сути. Настроившись на деловой лад, Ирка описала ему то, что
видела. Страж даже не попытался что-то записать или с кем-то связаться. Только
кивнул, спокойно повернулся и пошел к напарнику.
– Эй! Постойте! – крикнула
Ирка. – Я не понимаю! Вы что, не собираетесь ничего делать?
«Капитан» остановился. Повернулся. В глазах у
него было бесконечное златокрылое терпение.
– Что вы хотите, чтобы мы делали? –
спросил он мягко.
– Ну догонять там. Ловить! Вообще
работать! Выполнять свои обязанности! – с негодованием произнесла Ирка.
Златокрылый вздохнул и беспомощно повернулся к
напарнику.
– Скажи ты ей. Может, тебя она послушает.
Ее, видно, мой морок с толку сбивает, – попросил он.
– Девушка! Вы что, новенькая, что ли? Это
же лишенец! Он что есть, что его нет. Его надо было сразу глушить, как увидели.
А то сейчас он здесь, а через секунду в Южной Америке, – объяснила Ирке
«бабулька».
И, действительно, «бабульке» Ирке было
психологически поверить гораздо легче. Видимо, причина действительно состояла в
«милицейском» мороке.
* * *
В Питер Ирка приехала ранним утренним поездом.
Было даже не темно, а как-то сизо-сыро. В вокзальном динамике простуженно
хрипел приветственный марш. Бесснежный, сырой город показался Ирке похожим на
размороженную курицу.
Рядом с Иркой шли две девушки. Одна, маленькая
и сердитая, как оса, гулко катила по перрону чемодан на колесиках. Другая,
высокая и симпатичная, то и дело отставала и догоняла ее короткими перебежками.
– Как ты можешь встречаться с молодым
человеком, в доме у которого стоит телевизор? – внушала оса подруге.
– Он его не смотрит! Бабушка
смотрит! – оправдываясь, вступилась высокая.
Оса расхохоталась.
– Это он так тебе сказал? Где гарантии?
Вдруг он тоже хоть одним глазом смотрит? Ниже, чем в телеканализацию, рухнуть нельзя!..
И вообще, москальская твоя душонка, еще раз обзовешь мой Питер «Петей с
бургером», откушу тебе нос!
– А если Ленингрогом? –
встревожилась высокая.
– Тогда еще и уши отгрызу! Сказано:
Питер! Пять букв! Начинается с парной глухой мягкой, заканчивается сонорной
звонкой дрожащей! Уши отгрызу! – решительно отрезала оса.
Ирка покосилась на нее с легким беспокойством.
Она справедливо опасалась людей, которые, не нуждаясь в раскачке, становились
бодрыми уже сразу, с утра. Да и шутки были подозрительно про одно и то же.
Шутки шутками, но когда некая тема повторяется навязчиво часто, тут есть повод
задуматься. Граф Дракула, по непроверенным слухам, тоже начинал с относительно
невинной привязанности к сырому фаршу.
Рядом с Иркой шагал Антигон, на которого у валькирии-одиночки
вчера при посадке в поезд потребовали свидетельство о рождении и еле-еле
согласились впустить без него. Вот и сейчас повторилось примерно то же самое.
– Смотрите, какая мамаша наглая! Нет
чтобы ребеночка на ручки взять, она ему еще и удочку дала тащить! – с
негодованием произнесла какая-то активная бабулька.
Ирка даже остановилась. Удочкой ее копье еще
не обзывали. Да и матерью пятилетнего ребенка, под мороком которого часто
путешествовал Антигон, нечасто. Заметив на лице своего оруженосца ухмылку, она
навьючила на него еще и рюкзак.
– Еще одно «хи-хи!» – и сама тебе на
плечи сяду! – предупредила она.
