– Аристократичное имя, не правда ли? Он
очень гордится историей своего рода. Гопзия Руриуса Первого казнил Кводнон,
когда тот пытался устроить переворот. Гопзий Руриус Второй пал, по слухам, от
флейты самого Троила… Ну а Третий пока что жив и здоров. Вы с Гопзиком что,
знакомы? Да-да, я называю его Гопзиком!
– Лично нет, – осторожно ответил
Буслаев.
Прасковья с удовольствием откинулась на спинку
дивана и, склонив голову набок, по-кошачьи уставилась на Мефа.
– Может, ты сядешь? А то ужасно
раздражает, когда рядом торчит что-то крупное и врет, – картонным голосом
сказал Ромасюсик.
– В каком смысле врет?
– Гопзик сказал мне про дуэль. Ты вызвал
его, и довольно грубо. Он даже не ожидал от тебя такого хамского письма.
Изначально Гопзик был настроен вполне дружелюбно. Ему неловко было отбирать у
тебя меч, но приказ есть приказ.
– Меча я не отдам, – сухо сказал
Меф.
Он не видел повода обсуждать одно и то же до
бесконечности. От перестановки возражений суть отказа не меняется.
Прасковья вскочила с ногами на диван,
оказавшись выше Мефа. Буслаева толкнуло тугой волной ее гнева. Он даже ощутил
металлический привкус крови.
– Ну и дурак! Я знаю: мне должно быть все
равно, но ты обречен! Ты смертник! Понимаешь? В большей степени, чем тогда в
Тартаре, когда Лигул собирался накормить тобой яроса!
– Посмотрим, – сдержанно ответил
Меф.
Тот, кто запаниковал раньше собственных
похорон, не доживет и до них.
– Тут и смотреть ни на что не надо!
Гопзий не просто один из лучших клинков мрака! Он умеет все просчитывать
заранее!
– Можно приблизительно просчитать тактику
боя и его стратегию, но не сам бой. Бой – это всегда импровизация, –
уверенно сказал Меф.
Прасковья нетерпеливо дернула рукой, и между
ними просунулась круглая голова Ромасюсика.
– Нечего озвучивать общие места! Гопзий
просчитывает не это. Тебе известно, что такое совместимость артефактного
оружия? – спросил Ромасюсик очень громко. Видимо, Прасковье казалось, что
чем ближе рупор, тем весомее аргументы.
– Приблизительно, – сказал Меф,
отодвигаясь от кипящего сахарной слюной шоколадного юноши.
– Значит, не знаешь! Порой заведомо более
слабый артефакт может оказаться полезнее сильного. Кинжал слабее арбалета, но
если ты катаешься с противником по земле, полезнее иметь кинжал, чем арбалет.
Согласен?
– Допустим.
– Твой меч – бывший меч Древнира –
артефакт переменной силы. Он может быть очень могучим, но бывают часы и дни,
когда силы его иссякают. Таковы все артефакты, изначально сотворенные не во
зле. Клинок же Гопзика выкован в Тартаре. Он не знает ни приливов, ни отливов,
ни сомнений.
– Плевать!
– Плевать будут верблюды! Я докажу тебе,
Буслаев, что ты самонадеянный дурак! Ты даже сам себя не понимаешь! Где тебе
понять стража!
– Докажи!
– Даже доказывать ничего не буду. Когда
назначен бой?
Меф, не до конца доверявший Прасковье,
помедлил. Новая наследница мрака расхохоталась, и Буслаева вновь накрыло волной
ее эмоций.
– Да не нужен мне твой ответ! Я сама высчитала:
29 ноября! Думаешь, мне сказал об этом Гопзий! Как бы не так! Он хитер как лис
и лишнего никогда не сболтнет… 29 ноября – дата максимального ослабления твоего
оружия. В этот день сил в твоем мече будет меньше, чем в любой музейной
железке! Вот тебе и ответ, кто из вас двоих станет трупом!
Меф вопросительно взглянул на Дафну, но она
стояла к нему спиной, и он видел лишь два светлых ее хвоста, невесомо
приподнимавшихся точно крылья.
– Это что, правда? – спросил он
озадаченно.
– Правда – категория света. Мрак имеет
дело с фактами, – чужим голосом сказал Ромасюсик. Он даже скулить
перестал. Так и стоял с выпученными засахаренными глазами. Видимо, Прасковья
сжала его сознание, точно в тисках.
– Разумеется. Фактами проще
манипулировать. Чем больше знаешь, тем меньше понимаешь, – сказала Дафна,
не оборачиваясь. – Где тот светлый, которого вы якобы схватили? –
напомнила она.
Прасковья дернула худым плечом. Момент нанести
удар настал.
– Можете забрать.
– Откуда?
– Он в морозильной камере.
В руках у Дафны что-то негодующе мявкнуло. Не
заметив, она стиснула загривок кота.
– Где?
– Говорят тебе: в морозилке! Хочешь –
забирай. Не хочешь – пускай валяется. Мне места не жалко, – нетерпеливо
повторила Прасковья.
Меф метнулся к двери. Как найти кухню, он
примерно представлял. Буслаев дернул дверцу морозильника, и тотчас на него
глыбой льда вывалился окоченевший Антигон, похожий на рыбину в глубокой
заморозке.
Выпуклые глаза его были покрыты изморозью, но
губы медленно шевелились. Меф прислушался и, к своему удивлению, обнаружил, что
Антигон очень медленно и заторможенно, со скоростью примерно десять звуков в
минуту поет песню: «Солдатушки, бравы ребятушки!»
Рядом вынырнула физиономия Ромасюсика. Возясь
с Антигоном, Меф не заметил, что на кухне он уже не один.
– Что вы с ним сделали?
– Хотели кое-что узнать, но не успели.
Этот болван Ромасюсик сдуру запер его в холодильнике, – поведал он
самокритично.– Прежде чем мы опомнились, он увидел банку с прокисшим вареньем и
впал не то в кому, не то в запой. Чтобы он не пел песен и не буянил, мы
зашвырнули его в морозильник. И что у вас в Эдеме, все такие?
– Это кикимор, – сдержанно ответила
Даф.
Оправдываться и растолковывать Прасковье, что
кикиморы не имеют отношения к Эдему, она считала бесполезным. Есть вещи,
которые не понимаешь, а есть вещи, которые не желаешь понять. Объяснить первые
еще можно – было бы желание, объяснять же вторые – напрасная трата времени и
сил.
Ромасюсик, немного пришедший в себя, стоял и
тихо потел шоколадом, ногтем соскабливая выступающую глазурь. Мефодий взял
пьяненького Антигона и взвалил его на плечо. Разогнуть его без предварительной
разморозки оказалось невозможным.
Прасковья равнодушно наблюдала, как влажные
капли с носа постепенно оттаивающего Антигона, срываясь, падают на кафель.
