Прасковья не стала ничего писать, а лишь
нетерпеливо ткнула обратным концом маркера в асфальт.
– Ясно. От асфальта, – сказал Меф.
Не удостоив его даже улыбкой, Прасковья
повернулась и быстро куда-то направилась. Меф едва за ней успевал. Они прошли
вдоль канала и по лесенке спустились на узкий причал. Привязанные к столбам, о
резиновые покрышки терлись два небольших катера. Один был пуст и накрыт
брезентом. В другом на скамье сидел мужчина и задумчиво плевал в воду.
Услышав шаги, он вскочил и, качнув катер, ловко
перепрыгнул на причал.
Меф увидел круглую бритую голову, косо
насаженную на короткое, рыхлое, очень широкое туловище.
«ЗНКМС», – написала Прасковья. Меф не
сразу сообразил, что это был призыв знакомиться.
– Привет! Как жизнь? – сказал Меф,
разглядывая болтавшийся на шее незнакомца дарх.
Толстый, темный и непрерывно шевелящийся, он
гораздо больше походил на жирную пиявку, чем на привычную сосульку.
Жуткое лицо уставилось на него. Казалось,
некогда оно было раздроблено до состояния мозаики, а потом кое-как, без особого
старания собрано вновь. Под носом, на подбородке и щеках торчали колкие пучки
щетины, а два пучка были даже на лбу. В одном из них приблизительно угадывалась
не к месту приставленная бровь.
Увидев Мефа, страшная рожа осклабилась и,
открыв рот, не без гордости продемонстрировала отрезанный язык.
Прасковья вырвала из блокнота предыдущую
страницу.
«ЭТО ОТ ПАЛИЦЫ», – написала она.
Меф кивнул. Про палицу ему можно было и не
объяснять.
– А как его зовут?
«ЭНГ. ОН МНОГИМ МНЕ ОБЯЗАН. ЭТО Я СОБРАЛА ЕГО
ПОСЛЕ РАНЕНИЯ».
– Больше некому было? – удивился
Меф, знавший, что в Тартаре немало костоправов.
«ЕГО НЕ ЛЮБЯТ. ЕГО ХОТЕЛИ ДОБИТЬ».
– Почему хотели добить? – удивился
Меф.
«У ЭНГА ПЛХ. РЕПУТ. ОН ЗАНИМАЕТСЯ СОМН.
ДЕЛАМИ».
Меф озадачился. «Какими, интересно, делами
надо заниматься, чтобы они показались сомнительными даже для Тартара?» –
подумал он и спросил:
– Зачем ты меня к нему привела?
«ЕМУ МОЖНО ДОВЕРЯТЬ».
Буслаев заглянул в почти белые глаза Энга,
отыскал где-то сбоку осклабившиеся синие губы, и желание доверять стало совсем
назойливым.
– Я так и понял, – сказал он.
«ТЫ НЕ ДОЛЖЕН СРАЖАТЬСЯ С ГОПЗИЕМ», –
быстро написала Прасковья.
– Почему?
«ГОПЗИЙ НЕ БУДЕТ БИТЬСЯ ЧЕСТНО. ТЕБЯ УЖЕ
ПРИГОВОРИЛИ».
Буслаева это не удивило.
– И что ты предлагаешь? – спросил
он.
«МЫ ИХ ОПЕРЕДИМ. ЭНГ ЗАЙМЕТСЯ ГОПЗИЕМ».
– В каком смысле «займется»? –
уточнил Меф.
Прасковья не стала ничего объяснять, лишь
дернула головой. Энг что-то промычал, и зрачки его стали еще белее.
– Ага, ясненько, – подытожил
Меф. – Гопзий – четвертый клинок мрака. На номера второй и третий Энг явно
не тянет. Первый номер тем более забит. Значит, варианты честного поединка
отпадают. Теперь понятно, почему у Энга «плх. репут». Он просто убийца из
Нижнего Тартара.
Энг дружелюбно осклабился. Он был буквально
пропитан профессиональным соответствием. Насколько Меф мог судить, Энг был
малый сговорчивый и обидчивостью не отличался. Обида – это эмоция. А зачем
испытывать эмоции, за которые тебе не заплатят ни единого эйдоса?
Дряблое слабоволие зашевелилось в сердце Мефа,
как гусеница.
«Может, правда? – подумал он. –
Гопзий мне враг? Враг. Желает мне зла? Угу. А тут даже „да“ не надо говорить.
Просто прикинуться глухим или непонимающим, и Прасковья все сама сделает. Все
легко и удобно».
Меф подумал это на одном дыхании, почти давая
внутреннее согласие, и тотчас собственная сговорчивость и склоняемость ко злу
ужаснули его.
Прасковья внимательно смотрела на Мефа. Он
ощущал попеременными волнами исходившие от нее любовь и ненависть.
«Светлое и темное в ней так взболтано, что она
потеряла ощущение цвета. Так и человек, перемешавший в равных пропорциях соль и
сахар, потеряет ощущение вкуса. Ей кажется, что свет и мрак – продолжение
единого целого, как человек и его тень, и что она сама сможет прокладывать себе
дорогу, руководствуясь только ощущениями внутренней целесообразности. Ложь и
бред!»
– Ты же сказала, что Гопзий за тобой
ухаживает? А теперь вот хочешь его убить? – спросил Меф недоверчиво.
Прасковья спокойно выдрала страницу, подула на
нее, обратила в пепел и крупно написала на следующей:
«ИЗ ВАС ДВОИХ Я ВЫБРАЛА ТЕБЯ».
Энг скосил на бумажку глаза и понимающе
ухмыльнулся.
На этот раз удар ногой вышел без единого
изъяна, должно быть, потому, что цель была крупная, мерзкая, отвратно скалящаяся.
С Мефом такое случалось. Он бил и только потом уже понимал, что злится. Это
большой минус боевых искусств, приучающих тело действовать быстрее, чем голова
окончательно определится, а стоит ли распускать руки.
Энг мешком свалился на дно катера. Следом за
ним Меф без всяких церемоний ссадил Прасковью, крепко взяв ее за локти.
Прасковья не сопротивлялась. Была странно тихой и покорной.
Мечом, полыхнувшим в руке, Буслаев легко
перерубил канат и толкнул катер ногой. Тот покачнулся, неохотно отлип от причала
и медленно поплыл по течению.
– И чтоб я больше вас не видел! Ни тебя,
ни эту крысу, ни Ромасюсика!!! И только попробуй хоть пальцем тронуть Гопзия!
Ты понял, Энг? Я разрублю тебя до глаз! А если я до тебя не доберусь – это
сделает Арей! – крикнул Меф, ощущая, что голос его звучит высоко и совсем
не романтично.
Он повернулся и стал подниматься по железной
лестнице, ведущей с причала. Наверху он оглянулся. Прасковья мирно сидела на
скамье отплывающего катера и, странно улыбаясь, смотрела на него. У ее ног
сердито, как краб, шевелился Энг.
Мефу стало жутко. Он кинулся через дорогу,
едва не попав под колеса. Испуганный водитель, проносясь, дал запоздалый гудок.
«Психи какие-то! Уроды полные! И, главное,
если я не приторможу, то и сам стану таким же! Крылья бы, чтобы
взлететь, – да где их взять? Только у сердца есть крылья. Разум же их не
имеет, и его легко обмануть. Что ему будет казаться логичным, для сердца смерть
и гибель», – думал Меф, возвращаясь.
Шел дождь, мешаясь со снегом. Было ветрено.
Холодные капли на лице, стекавшие за ворот, быстро охладили Буслаева и привели
его в чувство.
