Особенно хорошо кости прощупывались в верхней
части – скулы, лоб, брови, идущие точно над глазницами и подчеркивающие их
контур.
«Это я! – думал Меф. – Мое тело!
Если ткнуть его чем-нибудь острым, или уронить с высоты, или сделать с ним
что-нибудь еще в том же духе, оно перестанет существовать! И эти руки, эти
волосы, эти ноги станут ничьими! Просто прах и кости, которые притворились на
время Мефодием Буслаевым!»
Звериный, элементарный, неконтролируемый страх
затопил его при мысли о том, что разлучение с телом может произойти уже
послезавтра. О бессмертии эйдоса, в котором и заключена сама сущность его частного
бытия, он как-то не задумывался. В этот момент оно казалось ему слишком
абстрактным. Материальным же было именно это тело, эти руки и ноги, эта кожа,
этот твердый череп – все то, существование чего было теперь под угрозой.
Захотелось вскочить, схватить Дафну и, не
оглядываясь, мчаться прочь. Какая разница, что подумают Гопзий, Арей и Лигул?
Можно ли потерять авторитет у стражей мрака, для которых уважение к кому бы то
ни было – это факультативная и ненужная опция, так как она не приносит никакой
зримой выгоды.
«Бежать! Бежать!» – запели ноги. «Тук-тук!
Выпустите меня отсюда!» – сказало сердце. «Я бы тоже еще побулькал!» – забурчал
желудок.
Уступив страху, Меф даже стал красться к двери
и, лишь коснувшись ее прохладной ручки, остановился.
– А ну, спокойно! Паника переносится на
поздние сроки! – приказал себе Меф. – Еще пять минут такого нытья, и
Гопзий даже рубануть меня не сможет, потому что я буду постоянно падать в
обморок! Стеку с его меча безвольной слизью!
Почти на слух ощутив тугой щелчок воли, похожий
на удар кнута, Меф отправился в душ. Ничто не смывает вялость лучше ледяной
воды. Саможаление изгоняется исключительно самобичеванием.
Тебе плохо? Жить не хочется? Присядь сто раз!
Уже чуточку захотелось? Если нет, пробеги километра два в быстром темпе, пока
сердце не запрыгает во рту, или, если ты человек практический, сходи на рынок,
купи 50 кг картошки и принеси домой по картофелине. Если же и бежать в лом
и приседать неохота, значит, и глобальной тоски никакой нет, а есть только
дурно пахнущая кучка лени.
Когда ледяная вода обожгла тело, Буслаев
почувствовал себя значительно бодрее. Ночное вялое уныние стекло с него и с
хлюпаньем исчезло в сливе. Меф растерся полотенцем, разухарившись, нанес своему
отражению в зеркале несколько быстрых серий в два и три удара и остановился,
вспомнив слова Наты.
Вихрова утверждала, что количественно парни
смотрятся в зеркало чаще девушек, хотя по времени и меньше. Девушки в основном
волосы поправляют, но, если знают, что с волосами все в порядке, даже не
попытаются к нему подойти. Парни же торчать у зеркала не торчат, зато, проходя
мимо, обязательно выпятят грудь колесом, по-индюшачьи надуются и кинут
снайперский взгляд, в целом оценивая крутизну своего вида.
Меф вышел из ванной, оделся и хотел уже
пройтись по городу, чтобы успеть до утренней тренировки, но услышал раскатистый
голос Арея, требовательно окликающий его снизу.
«Вот и погулял!» – подумал Буслаев убито.
На лестнице Меф столкнулся с Дафной. Основное
ее обмундирование – рюкзачок с флейтой и кот – было при ней.
– Я с тобой! – вызвалась Дафна
решительно.
– Быстро ты проснулась, – сказал
Меф.
– Ничего себе быстро! Арей уже несколько
раз тебя кричал! Меньше надо в душе отмокать!
– Что, серьезно? – встревожился Меф.
Барон мрака звал обычно один раз, после чего
неизвестно откуда приносился и врезался в стену топор как напоминание, что
начальственное время стоит дорого. Чимоданову так вообще прилетела однажды
боевая граната без чеки. Но Петруччо – случай особый. Для него бы и молот Тора
был бы слишком тонким намеком.
На первом этаже Мефодий и Дафна столкнулись с
Улитой. Та как раз вернулась после ночной прогулки по клубам Питера. Улита
пошатывалась. Глаза у нее были красными. В руках ведьма держала бутылку с
шампанским, в которой, заткнутый пробкой, горланил один из джиннов-курьеров
Лигула.
Меф затруднился бы определить, Омар это или
Юсуф. И, как Улита его туда заманила, он тоже не понял. В бутылке джинну
активно не нравилось. Он вился дымком, толкался в стекло, заламывал руки,
негодовал, но вылезти не мог и все время обрушивался на дно, в шампанское,
которого оставалось примерно с полпальца.
Узрев на руках у Дафны Депресняка, Улита
подошла к коту и, выдохнув ему в самую морду, с чувством произнесла:
– У-у-у, мор-р-рда! Р-ругачка и пугачка!
Депресняк лениво вытянул лапу и, не выпуская
когтей, толкнул Улиту в нос.
– Что, драться? Я тоже могу! Пуф на
тебя! – сказала Улита и принялась тыкать Депресняка в нос неизвестно
откуда взявшимся у нее в руке «вальтером» с желтоватой ручкой.
Заметив, что Дафна красноречиво посмотрела на
Мефодия, Улита гневно замычала, замотала головой и укоризненно уставилась на
них.
– Думаете, я пьяная? А ну, не молчать,
взрослой тете отвечать! – потребовала она.
– Я недавно проснулся. Мне думать
больно, – отвертелся Буслаев.
Честная же Даф предпочла молчание
утвердительному ответу.
– Врете! – сказала Улита. – Ну
врете и врите! Я действительно пьяная! Но пьяные забываются, если на то пошло.
Я же не могу забыться – и в этом вся разница! Мне пьяной даже хуже, чем
трезвой, потому что, пока я трезвая, грязь моя тихо сидит, а у пьяной… ик… чуть
ли не из ушей лезет. Почему я не могу жить нормально, как все? С утра до ночи я
грызу себя. От меня остался уже один скелет!
Меф с сомнением посмотрел на Улиту, но спорить
не стал. Слушать слова в отрыве от чувств, а чувства в отрыве от причин их
возникновения – счастливый удел дураков.
Улита икнула, и ее произвольно блуждающий
взгляд вновь нашарил кота.
– Если задуматься, бытовая человеческая
симпатия устроена… ик… очень расчетливо. Что удобно, приятно и безопасно, то и
красиво. Все охотно соглашаются любить мягких, пушистых и добрых зверушек, но…
ик… мало кто любит гадких и колючих, таких, как эта вот дрянь! Вот и людей все
охотно любят красивых, умных и щедрых и лишь под большим нажимом соглашаются
терпеть пьяную, злобную, болтливую, никому не нужную толстуху!.. Чего уставился
на меня, а?
Меф молча ткнул пальцем в пистолет, дуло
которого глядело ему в живот. Улита с недоумением посмотрела на «вальтер», о
существовании которого она успела уже позабыть.
– Думаешь: заряжен? – спросила она.
– Тебе виднее.
