— Да, весна стоит солнечная, — согласилась Эдит, — и наверное поэтому у меня такие живые воспоминания. В сорок пятом было так же тепло. Тепло и в апреле, и в мае…
«Они все ведут себя так, как будто это были прекрасные времена, — думала Майя, идя к дому. — Но ведь тогда было просто страшно. Она просто не смогла бы тогда жить. Война, голод, плохая одежда…»
Она скорчила недовольную гримасу и вздрогнула. Дойдя до дома, она — к своей радости — обнаружила открытую заднюю дверь. Ей очень не хотелось снова проходить мимо стариков, которые опять принялись бы на нее глазеть.
Коридор от двери привел Майю на кухню, уставленную рядами больших холодильников. В центре стояла исполинская плита. На кухне стояла немыслимая чистота — ни грязной посуды, ни пылинки. При всем желании этот дом престарелых нельзя было назвать неряшливым.
Один из холодильников был открыт. Возле него сидел на корточках какой-то молодой человек и рылся на полках. Услышав шаги Майи, он смущенно вскочил и обернулся. В руке он держал бутылку кока-колы. Бутылка запотела от холода, по стенке медленно сползала капля. При виде бутылки у Майи подогнулись колени.
— О, — сказала она, — здесь, оказывается, есть кока-кола!
— Я бы с радостью расплатился, — смущенно произнес молодой человек, — но никого здесь не нашел. Вы здесь работаете? Я могу…
— Я — посетительница, — перебила его Майя, — и почти умираю от жажды, — с этими словами она отодвинула молодого человека в сторону, сунула руку в холодильник и извлекла оттуда еще одну бутылку. — Не хочу пить чай, который им здесь дают.
— Чай у них отвратительный, — согласился молодой человек, — он такой жидкий, что с равным успехом можно пить просто воду.
— Я его даже не пробовала, — сказала Майя. Бутылка тихо зашипела, когда она отвернула колпачок. — Меня тошнит от их посуды. Не знаю, хорошо ли ее моют.
— Я видел здесь большие посудомоечные машины, — возразил молодой человек. Он тоже открыл бутылку. Очевидно, Майя придала ему мужества. — Как вкусно, — пробормотал он.
Майя одним глотком выпила почти всю бутылку.
— Да, и правда, вкусно, — сказала она. — Не знаю, что на меня так действует — жара или здешняя атмосфера, но мне очень хотелось взбодриться.
— Вы приехали к бабушке или к дедушке? — поинтересовался молодой человек. По его глазам было видно, что он очарован Майей. Она давно привыкла к тому, что при взгляде на нее в глазах мужчин сразу появляется такой блеск.
— Я навещаю свою прабабушку, — сказала она.
Он не смог скрыть изумления.
— В самом деле? Это большая редкость. Я хочу сказать, что редко у кого есть прабабушки.
— В нашей семье много долгожителей, — сказала Майя.
Они стояли друг против друга в какой-то нерешительности. Майя отметила, что у молодого человека мягкие, шелковистые светло-русые волосы, глаза цвета топаза, нежные, притягательные чувственные губы.
«Какой красивый мальчик», — подумала она.
— Меня зовут Фрэнк, — сказал он, — Фрэнк Лэнгтри.
— Майя Эшуорт.
— Очень приятно, Майя. Где вы живете, в Лондоне?
— Да. И вы тоже?
— Да. Может быть, поедем назад вместе. Вы на машине?
— Нет, я приехала автобусом.
— Тогда я подвезу вас. Если вы, конечно, не возражаете.
Майя очень обрадовалась. Она ненавидела автобусы, и к тому же красивый мужчина позволит ей скорее забыть мерзкое впечатление от дома престарелых.
— В пять часов? — спросила она.
Он торопливо кивнул.
— Отлично. Встретимся у ворот в пять часов.
День снова обрел смысл. Майя ощущала это почти физически, возвращаясь к Эдит с бутылкой кока-колы, в которой оставался еще глоток напитка. Солнце сияло веселее, зелень кустов и деревьев стала ярче. Теплый ветерок ласково играл ее волосами.
«Посмотрим, что будет, — думала Майя. — Оказывается, не так уж глупо время от времени посещать дома престарелых».
9
Первое мая выпало на понедельник. Франка еще накануне приготовила чашу для крюшона, с которой собиралась праздновать наступление мая. Пришли Мэй и Кевин. Мэй снова разговаривала с Беатрис, но напряжение продолжало сильно чувствоваться — во всяком случае, слова окончательного примирения произнесены еще не были. Беатрис почти две недели ничего не слышала об Алане, и Франка поняла, что она хочет послушать, что Мэй расскажет о Майе. Судя по всему, правда, никто этого не замечал. Беатрис пила крюшон, смотрела на море, и по ее бесстрастному лицу было невозможно понять, что происходило в ее душе.
— Майя, слава богу, наконец-то съездила к моей матери, — сообщила Мэй. — Мама была просто потрясена ее красотой. Выглядит она умиротворенной, — Мэй искоса посмотрела на Беатрис. — Кажется, у нее все хорошо.
— Восхитительно, — коротко отозвалась Беатрис.
— Все люди когда-нибудь взрослеют, — продолжала Мэй, — может быть, повзрослела и Майя. Ведь это возможно, правда?
После всего, что она узнала о Майе, Франка сильно сомневалась, что эта девушка сможет зайти так далеко, но ничего не сказала. В принципе, Майя и Алан настолько же не подходили друг другу, как не подходила вражда отношениям между Мэй и Беатрис. Несмотря на то, что Франка теперь знала довольно подробно историю жизни Беатрис она все же, испытывала некоторое стеснение, не дававшее ей вмешиваться в отношения пожилой дамы. Она чувствовала, что несмотря на откровенность, между ними оставалась дистанция, и Франке казалось, что Беатрис хочет, чтобы она эту дистанцию соблюдала.
Они допоздна просидели на выходящей во двор веранде; вечер был светлым и теплым, горизонт на западе темнел медленно и неторопливо. Франка, как всегда, вела себя как сторонний наблюдатель. Она сразу заметила, что Кевин очень бледен и сильно нервничает, а Хелин погружена в свои мысли. Франка вспомнила, что первое мая — день смерти Эриха Фельдмана. Наверное, Хелин мысленно снова переживает те драматические часы, от которых ее теперь отделяли пятьдесят пять лет. Мэй и Беатрис время от времени обменивались колкостями. По сути, жизнь здесь вовсе не такая идиллическая, как ей могло показаться на первый взгляд.
К полуночи почти все спиртное было выпито, и Беатрис предложила Мэй и Кевину остаться на ночлег. Мэй тотчас отказалась, сказав, что привыкла спать в своей постели и в привычной обстановке.
— Но ты оставайся, Кевин, — но и он отказался от предложения.
— Нет, нет, мне надо домой, — поспешно сказал он.
«Он сильно сдал, — подумала Франка, — у него даже ввалились щеки».
Он был теперь не так ухожен, как прежде, не такой стильный. Он давно не стригся, от него пахло потом. Ему было плохо, но было непонятно, идет ли речь о душевных страданиях, или о физическом недуге. Он не выказывал ни малейшего желания рассказывать о том, что с ним происходит, но вместо этого торопливо попрощался.
