— Кто-нибудь, наконец, объяснит мне внятно, кто такой этот таинственный Жюльен? — спросил Алан. — Кажется, он много значит для моей матери, если из-за него она забыла, что мы трое ждем ее в этом ресторане.
Мэй опустила глаза, а Франка подумала, что даже человек не такой умный, как Алан, по ее жеманству давно бы понял, о чем идет речь.
— Это друг ее юности, — сказала она. — Друг со времен войны. Он работал у Эриха Фельдмана.
— Ясно, — сказал Алан, — первая любовь моей мамы?
Франка не видела никаких причин это отрицать.
— Да. Это было несколько лет очень романтических отношений. Он смог бежать и…
— …и мои родители спрятали его на чердаке, — закончила предложение Мэй, — что, естественно, было очень опасно. Моему отцу это могло стоить жизни.
— Интересно, — сказал Алан. — Значит, вся эта идиллия происходила на чердаке?
— Можно сказать и так! — ответила Мэй. Было видно, что она и поныне не могла смириться с тем фактом, что Жюльен в свое время предпочел Беатрис. — Конечно, Беатрис была еще слишком юна, и я нахожу, что…
— Думаю, что на это надо смотреть глазами людей того времени, — поспешно сказала Франка. — Я думаю, что люди, и молодые люди тоже, жили, постоянно сознавая близость смертельной опасности. Все могло кончиться сразу, в любой момент. Никто не ждал наступления подходящего возраста, чтобы влюбиться. Брали то, что могли взять, и спешили брать.
— Между прочим, в наши дни девочки начинают заниматься этими делами тоже очень рано, — вставил слово Алан. — Кажется, нижняя возрастная граница опускается все ниже и ниже, и конца этому не видно.
Мэй уныло кивнула.
— О, да, и я нахожу это очень прискорбным. Молодые девушки должны отдаваться по истинной любви, чтобы испытать настоящее наслаждение. Я вспоминаю, в каком ужасе я была, когда узнала, что Майя потеряла невинность в тринадцать лет. В тринадцать! На заднем сиденье автомобиля. Держу пари, что она не помнит даже имени того парня.
— В этом я глубоко убежден, — сухо сказал Алан. — Помнить всех любовников Майи — это все равно, что выучить наизусть телефонную книгу всех наших островов, а это очень сложно.
Мэй поджала губы, но не решилась возражать, так как понимала, что Алан прав.
— Ну, ладно, — сказала она, и, порывшись в сумочке, достала кошелек, — я не буду больше ждать Беатрис. Считаю, что она поступила невежливо, но я уже давно к этому привыкла.
— Можешь остаться, Мэй, — сказал Алан, — и, пожалуйста, извините поведение моей матери. Но если этот человек был ее первой любовью… — он улыбнулся, но не смог смягчить Мэй. Она покинула ресторан с высоко поднятой головой, а выражение лица красноречиво выдавало ее дурное настроение.
— Вынужден констатировать, что ты куда лучше осведомлена о жизни моей матери, чем я, — сказал Алан, когда Мэй исчезла из вида. — Мне она никогда не рассказывала об этом Жюльене.
— Думаю, матери вообще редко рассказывают сыновьям о своих любовных романах, — сказала Франка, — так что не принимай это за личную обиду.
Но Алан очевидно и не собирался дальше развивать эту тему. Его не особенно интересовали мужчины, с которыми у матери когда-то были связи и отношения. Его очень обрадовал уход Мэй.
— Я подумал и решил, — сказал он, — что нам лучше всего сейчас поехать к Кевину и обрушить ему на голову наши подозрения. Посмотрим, как он отреагирует. Я предложу ему юридическую помощь. Думаю, что это будет честно.
— Если это не он, — возразила Франка, — а я в этом твердо убеждена, то он очень обидится. И по праву. Это ведь не просто подозрение, Алан. Речь идет об убийстве. Причем, о жестоком убийстве. И именно эта жестокость, — добавила она, помолчав, — убеждает меня в том, что убийца — не Кевин. Даже если все совпадает, даже, если все, что ты говоришь, верно — то все равно, Кевин не мог пойти за ней и хладнокровно перерезать ей горло! Он мог бы в аффекте задушить ее, ударить по голове, но такое ужасное преступление он совершить не мог. Кевин… — она умолкла, подыскивая подходящие слова, а когда наконец нашла, то они были не слишком складными, но, по существу, верными. — Он слишком чувствителен для такой жестокости.
— Мы представим ему наши рассуждения, — стоял на своем Алан. — Может быть, он расскажет нам что-то такое, что лишит наши подозрения всякого основания. Это лучше, чем сразу идти в полицию, после чего ему придется оправдываться перед следователем.
— Мне это отвратительно, — сказала Франка. У нее пропал аппетит, и она отодвинула от себя почти нетронутую тарелку. К горлу снова подступила паника. «Она сегодня все-таки меня одолеет, — подумала Франка, — причем, в самый неподходящий момент, может быть, у Кевина».
Алан тоже отодвинул в сторону тарелку. Кажется, он тоже не особенно проголодался.
— Я уверен, что полиция и сама скоро выйдет на след Кевина. Полицейские сейчас тоже не сидят сложа руки. Они собирают сведения, комбинируют, сопоставляют факты. Скоро им будет ясно, что здесь не все чисто. Это займет некоторое время, потому что им известны не все известные нам факты: они не знают о деньгах Хелин, они не знают, что Кевин постоянно занимал у нее деньги, не знают, что в день похорон он пытался проникнуть в ее комнату и так далее. Но поверь мне, они все это узнают, и тогда ему не отвертеться. В принципе, мы поможем ему, если придем к нему раньше, чем полицейские.
Слова Алана убедили Франку, но она все же испытывала какое-то глупое и неприятное чувство, и изо всех сил пыталась отогнать его от себя. Может быть, она чувствует себя такой несчастной только из-за того, что не приняла таблетку.
— Ну, хорошо, едем, — сказала она и встала.
К маленькому кафе в гавани примыкала терраса, расположенная над самой водой. Пол, сколоченный из грубо оструганных досок, простые деревянные столы и стулья, потрепанные ветром и выгоревшие на солнце зонтики.
Здание кафе стояло так, что закрывало веранду от всякого ветра, и на ней было очень жарко.
Беатрис давно уже сняла куртку, а теперь стянула через голову и свитер. Под свитером была белая футболка, на груди которой была изображена лошадиная голова. Беатрис попыталась обеими руками кое-как пригладить растрепавшиеся волосы.
— Господи, кто бы мог подумать, что сегодня будет такая жара!
Жюльен посмотрел на нее и улыбнулся.
— Беатрис, я сейчас скажу тебе избитый комплимент, но, знаешь, ты совсем не изменилась. Конечно, ты стала старше, так же, как и я. Но твои движения, твоя улыбка, поворот головы… все это осталось прежним. В твоем облике нет ничего старушечьего. Ты осталась той же юной девочкой, которая сидела со мной на чердаке в Ле-Вариуфе и читала Виктора Гюго.
— Ты преувеличиваешь, — возразила Беатрис, — между мной и той девочкой — световые годы. Больше того, целая жизнь.
— Ты с тех пор перечитывала историю звонаря Собора Парижской Богоматери?
