«Теперь я похожа не на робкого кролика, — подумала она, — а, скорее, на…»
Она задумалась, с каким животным ей теперь себя сравнить. Из всех домашних животных она больше всего любила кошек.
«Как кошка?» — спросила она у своего отражения и улыбнулась. Естественно, она — стройная, гибкая кошечка с зелеными глазами и светлой, блестящей шерсткой. Она еще раз улыбнулась, а потом подумала: «Боже, какой вздор! Как может такой слабоумный бред прийти в голову взрослой женщине?» Резким движением ладони она стерла с губ помаду. Это же идиотизм: решила в один миг превратиться в роковую женщину! Эта роль не для нее, она никогда ее не играла, и для этого были веские причины. Нет никакого смысла наряжаться в шикарные платья, размалевывать лицо и воображать, что от этого можно стать другим человеком. Обворожительная женщина — это не только элегантные платья и дорогой макияж. Такая женщина должна всем своим видом излучать чувство собственного достоинства, надежность, уверенность в себе и в своей неотразимости. Она должна воплощать спокойствие и самостоятельность.
Франка понимала, что начисто лишена всех этих качеств. Она не была уверена, что потеряла их. Наверное, их у нее никогда и не было.
В дверь постучали, и в комнату заглянула Беатрис.
— Франка, я не помешала? Я хотела… — она осеклась на полуслове, потом удивленно произнесла: — Вы хорошо выглядите. Это новое платье? Оно очень вам к лицу!
Франка попыталась расстегнуть молнию.
— Я… это была глупая идея… Хелин сказала, что мне надо купить кое-что из одежды, но… — она едва не впала в панику из-за того, что никак не могла дотянуться до молнии.
Беатрис вошла в комнату.
— На этот раз Хелин в голову пришла не такая уж глупая идея. Вы привлекательная женщина, Франка, и должны показать это всем. Постойте, я вам помогу, вы же порвете платье!
Франка через голову стянула платье, как вторую кожу, в которой она не слишком уютно себя чувствовала.
— Вопрос заключается в том, — сказала она, — зачем покупают новую одежду! Должна быть какая-то цель, а в моем случае все это не имеет никакого смысла!
Беатрис удивленно воззрилась на Франку.
— Сколько вам лет?
— Тридцать четыре.
— Тридцать четыре! Прекрасный возраст! Хочу вам сказать, Франка, что следующие двенадцать лет будут самыми лучшими в вашей жизни. Не прячьтесь снова в свою скорлупу, и не говорите, что все это не имеет никакого смысла!
Франка надела шорты и футболку.
— Это какое-то сумасшествие, что я верчусь перед зеркалом из стороны в сторону. Это, по-моему, так смешно.
— А по-моему, вы просто начинаете медленно становиться нормальным человеком. Знаете что, не хотите ли вместе со мной прогуляться с собаками? От этого у вас точно улучшится цвет лица.
Когда они, в окружении трех радостно бегавших собак, шли по тропинке, вырубленной высоко в скалах, Франка сказала:
— Я сегодня обедала с Хелин. Она рассказала мне о смерти своего мужа. Должно быть, тогда ей было очень плохо.
— Да, так и было, — подтвердила Беатрис. — Вы знаете, что он выстрелил себе в грудь? Потом он очень долго боролся со смертью. Но рядом не оказалось ни одного врача.
— А где был отец Мэй?
— Он ездил в это время по острову. Врачи были нужны везде, но их не хватало. Люди буквально умирали от голода. В течение года остров был практически отрезан от внешнего мира. Снабжение продовольствием превратилось в острейшую проблему.
— Мне кажется, что Хелин так и не смогла окончательно преодолеть то потрясение от страшной смерти мужа.
— Но тогда она проявила редкостное мужество. Она оставалась с ним до последней секунды, все время, час за часом. На ее месте другой мог бы сбежать, не выдержав этого зрелища. Но она выдержала, — Беатрис задумчиво замолчала. — Это был один из немногих моментов, — вновь заговорила она, — когда Хелин меня поразила.
Каменистая дорога стала круче и уже. Собаки с громким беспечным лаем бежали внизу, рядом с тропинкой.
Франка удивленно смотрела, с какой смелостью и легкостью семидесятилетняя Беатрис преодолевает подъем. Она попыталась представить себе молоденькую девочку, которая светлыми ночами ранней осени встречалась здесь, среди пещер и скал, с молодым человеком, встречалась, подвергая опасности свою жизнь. И эта опасность не могла их остановить.
— Вы еще встречались с Жюльеном на берегу моря? — спросила она. — Как в первый раз?
Они спустились вниз. На каменной стене, отделявшей бухту Пти-Бо от дороги, висел щит с надписью, запрещавшей выход с собаками на берег, начиная с первого мая, так что пока они еще могли прогулять псов по пляжу. В этот день море было мирным и спокойным, мелкие волны прибоя откатывались назад, оставляя на песке тину, водоросли и мелкие ракушки. Собаки принялись носиться по берегу вдоль прибоя. Они перелезли через пару валунов и оказались на светлом песке. Беатрис остановилась и, глядя на море, счастливо вздохнула.
«Она любит этот остров, она родилась и выросла здесь, — подумала Франка, — и куда бы ее раньше ни тянуло, теперь она не сможет жить в каком-то другом месте».
— Мы часто встречались с ним по ночам на воле, — ответила Беатрис на вопрос Франки. — Вы только представьте себе, что Жюльен был вынужден прятаться целых четыре года. Иногда мне казалось, что он этого, в конце концов, не выдержит. Этот тесный чердак, косой потолок, под которым он мог только в одном месте выпрямиться в полный рост, скука, тоска… Молодой сильный мужчина, он просто не мог целыми днями, с утра до вечера, сидеть в тесной комнатке и читать. К этому надо прибавить страшные вести с родины, тревогу за семью, за друзей. Иногда, когда он выходил ночами из дома, создавалось такое впечатление, будто он преднамеренно ищет случая, чтобы его поймали, что он сознательно идет на риск только ради того, чтобы в его жизни хоть что-то изменилось. Наверное, ему хотелось, чтобы его расстреляли, чтобы настал конец его мучениям.
— Но ведь он подвергал опасности и вас!
— Это не совсем так. Ведь мы встречались далеко не каждый раз, когда он уходил из дома, — ответила Беатрис. — Часто он гулял один, а я узнавала об этом только несколько дней спустя. От этого я начинала дрожать еще больше. Положение немцев ухудшилось на всех фронтах, они стали вести себя, как загнанные в угол звери. Они стали еще опаснее. Вначале они разыгрывали из себя победителей — хвастались и бахвалились, были просто противны и неприятны. Опьянение победами делало их легкомысленными, их было довольно легко перехитрить, заниматься у них под носом своими делами. Теперь же дела у них постепенно стали идти все хуже и хуже. Победное опьянение прошло. Внешне никто из них по-прежнему не сомневался в конечной победе, но, думается мне, очень немногие из них продолжали искренне в нее верить. Они стали более агрессивными, за каждым углом им чудилась угроза. Катастрофа под Сталинградом стала переломным пунктом, все покатилось под гору, что бы ни трубила по этому поводу пропаганда коричневых властителей по ту сторону пролива. Это было начало конца. Я снова и снова пыталась втолковать это Жюльену. Говорила ему, что я уверена, что ему недолго осталось терпеть, но он не воспринимал моих слов. Отчаяние его продолжало расти.
