— Существо приблизилось, и я почувствовала совсем другой
аромат, заглушивший запах серы. Я не могу ни с чем его сравнить… мне был он
прежде незнаком. Впрочем, не могу назвать его неприятным. Он даже успокаивал…
нет, не совсем так, — мучилась Дария, пытаясь как можно точнее передать свои
ощущения и не замечая ревнивых судорог, пробегающих по лицу аббатисы. — Я не
успокоилась телесно, хотя и перестала бояться душевно. Мне даже удалось не
закричать, когда палец оказался над самым моим лицом. Он подрагивал, как бы в
нетерпении, а я смотрела на него. Он был такой… странный! Я не удержалась и
потрогала его… просто сжала рукой… и тут существо со стоном отшатнулось,
сорвало с себя свой красный плащ и швырнуло его на меня. Я еще успела увидеть
чьи-то широкие плечи… А потом поняла, что это был не палец!
— Разумеется, — проскрежетала Цецилия. — Разумеется!..
— Это был не палец! — перебила ее Дария. — Это был хвост
дьявола, только он почему-то рос у него не сзади, а спереди!
* * *
Потребовалось немалое время, прежде чем Цецилия смогла унять
приступ неистового хохота, который только такая ошеломленная простушка, как
Дария, могла принять за горькие рыдания по поводу ее, Дарий, невинной плоти,
оскверненной дьяволом.
Из дальнейших сбивчивых рассказов Цецилии удалось, хотя и с
некоторым трудом, понять, что дьявольские козни продолжались целую ночь, и он
делал со своей жертвой, что хотел и как хотел, ничего не доставив ей, кроме
боли в окровавленных чреслах, хотя сам не раз с удовольствием окроплял
монашеское ложе своим адским семенем.
Цецилия кивнула со знанием дела. Да, бывают женщины, которым
первый любовный опыт не доставляет никакого удовольствия. Мужчина должен на
время оставить их, дать успокоиться боли, залечиться «боевым ранам», и уже на
другую ночь бывшая девственница с удовольствием раскроется тому, в ком недавно
видела разбойника и злодея. Аретино же оказался слишком нетерпелив, слишком
рьян… Ох, конечно! Опоенная зельем Дария небось являла из себя образчик
покорности, вот Пьетро и разошелся. Понравилось ли это ему? Увы, понравилось!
Иначе разве сказал бы он, поднявшись с распростертого, измученного тела и на
подгибающихся ногах тащась к выходу:
— Я еще приду к тебе, любовь моя! Завтра ночью жди!
Дарий казалось, что рассвет наступил почти сразу, как дьявол
провалился в свою преисподнюю. Все тело у нее разламывалось от боли, но она все
же нашла в себе силы подтащить табурет под потолочную балку и перекинуть через
нее веревку, почему-то валявшуюся под топчаном. В тот миг Дария видела в ней
дар бога, но теперь оказалось, что это нечистый вновь смеялся над ней! Надо
было простыню свить на жгуты, уж прочнее вышло бы. Веревка-то порвалась!
— Нет, это бог спас тебя, — сурово возразила Цецилия. — Ты
хотела совершить грех, а он простер с небес свою благодетельную десницу, и…
— Но я вовсе не жажду спасения! — перебила вдруг Дария, и
Цецилия с изумлением уловила нотки неуемной строптивости в ее голосе, еще
хриплом от слез. — Я все равно убью себя! Никогда, никогда не забуду того, что
произошло! Да вот же… он оставил на память! Это было у него на ноге, под левым
коленом… я помню!
Она брезгливо ткнула в странный лоскут, валявшийся на полу.
Цецилия подняла его — и поджала губы, чтобы не рассмеяться.
На сыроватом полу валялась так называемая колдовская
подвязка. Маги, промышляющие ведьмовством и колдовством, обычно надевают их под
левое колено на свои колдовские церемонии и на время насылания чар. Женские
подвязки обыкновенно бархатные или шелковые, с позолоченными или серебряными
застежками. Эта была из змеиной кожи с голубым шелком изнутри. На лицевой
стороне ее Цецилия рассмотрела какое-то слово. Вгляделась и…
Daedalus… Дедал? Колдовское имя обладателя этой подвязки
Дедал? Забавно. Впрочем, магическая вещица вполне могла принадлежать и самому
Аретино, если учесть, что он — художник, поэт и рожден под знаком Тельца. Ведь
мастер Дедал, сотворивший крылья для полета в небесах, был колдуном и некогда
построил на Крите знаменитый Лабиринт для Миноса, жреца критского культа быка
Посейдона. Дедал — Бык — Телец — Аретино… Именно по таким отдаленным внешне, но
внутренне четко связанным знакам выбирают себе колдовское имя ведьмы и колдуны.
О, как интересно! Значит, Аретино не чужд черной магии? Жаль, что Цецилия не
знала об этом раньше… они могли бы устраивать чудные шабаши вместе… Только
вдвоем!
Она погладила мягко шелестящую кожу подвязки. Зачем Пьетро
оставил это? Забыл? Едва ли. Аретино никогда ничего не забывает и не делает
просто так. Здесь есть какой-то смысл!
— Убьешь себя? — повторила Цецилия задумчиво. — Но ведь это
смертельный грех. Тебя зароют за кладбищенской оградой, а душа твоя прямиком
пойдет в ад.
— Да неужели вы думаете, что моя душа достойна рая после
того, как мною обладал инкуб?
— Ну так что ж, — пожала плечами Цецилия. — Святому Антонию
тоже являлись суккубы, а он смотрит на нас с высот райских.
— Но ведь он устоял пред обольщениями прекрасных дьяволиц, —
запальчиво возразила Дария, и Цецилия лукаво глянула на нее исподлобья:
— Да, если судить по его рассказам. Но ведь никто не знает,
что там происходило на самом-то деле. Возможно, Антоний и повалялся в постели с
красоткой суккубой, а потом вдруг спохватился, раскаялся — и ну охаживать ее
хлыстом, да и себя заодно. И вообще, может быть, дело в том, что он не получил
от нее такого удовольствия, которого ожидал!..
Увидев, как медленно приоткрывается рот Дарий, Цецилия
спохватилась — и захлопнула свой. Ну и разболталась же она, спаси господи ее
душу грешную!
— Удовольствия?.. — тупо переспросила Дария. — Разве кто-то
получает от этого удовольствие?!
«О да, да! Еще какое! — едва не закричала Цецилия. — И если
бы ты не была нынче ночью пугливой, сонной дурой, ты бы не вешаться утром
кинулась, а богов благодарила бы за то, что великолепнейший из всех созданий
человеческих удостоил тебя своими ласками!»
Разумеется, она ничего подобного не сказала, а только
проронила, поджимая губы, как если бы речь шла не о занятии, кое Цецилия
обожала больше всего на свете, а о… ну, скажем, о мытье посуды после трапезы:
— Соитие назначено господом нашим, создателем и вседержителем,
для продолжения рода человеческого, однако наш Творец, в неизреченной милости
своей, сподобил человека при сем величайшем акте испытывать наслаждение,
равного которому нет ничего. Ни-че-го!
Дария смотрела недоверчиво. Потом шепнула, отводя глаза:
