Если с ним содеялось такое смятение лишь при беглом взгляде
на нее, что же было теперь, когда он увидел эти невероятно синие глаза, и
начерненные полукружья бровей, и свежий маленький рот, и тугие щеки, и белую
шею, стиснутую ожерельем, и плавные выпуклости под скромно застегнутым
травянисто-зеленым летником?! Да что это, что это с ним творится?! Марко разум
теряет от желания немедленно обладать этой красавицей!
Или она — колдунья, мгновенно очаровавшая его?
Или просто женщины у него давно не было, а вчерашний поход в
общественную царскую баню довел его возбуждение до крайности? Там было два
отделения, мужское и женское, но проходили туда мужчины и женщины из раздевалок
через одну дверь, встречались в предбаннике нагишом, закрываясь вениками;
знакомые без особенного замешательства разговаривали между собой, а иногда
разом выбегали из мыльни и бросались в озеро. Эта разительная противоположность
между внешней суровостью манер русских женщин и таким невинно-бесстыдным
поведением повергла Марко в полубезумие. Ночью, во сне, он обладал поочередно и
враз всеми женщинами, которых вообще когда-либо встречал в своей жизни — в
Венеции, Париже, Варшаве, Москве, — а утром, желая охладиться делами, ринулся,
как за спасением, к новому знакомцу, русскому купцу… и вот поди ж ты, какую
западню выстроил ему дьявол!
Нет, надо бежать. Надо бежать, пока он не изошел перед этой
синеглазой русской Венерою, будто ошалелый от первой похоти юнец! Того и гляди,
воротится супруг этой москвитянки — и пойдут клочки по закоулочкам. А она…
она-то хороша! Ничем не лучше своей служанки: вперилась взором в его бедра —
словно пальцами трогает напрягшееся естество!
Марко неловко повернулся боком, буркнув:
— Addio, signora! — в полном уже безумии, не заботясь,
поймет она или нет, ринулся к воротам — и ахнул, ударившись о твердое, как
скала, тело высокого человека, преградившего ему путь.
Все. Все кончено. Пропал он…
* * *
— Господин Орландини! — возопил зычный голос, и мощные руки,
вместо того чтобы схватить за горло, дружески обняли его плечи и затрясли с
таким пылом, что голова замоталась взад-вперед. — Господин Марко! Сударь
любезный! Ну, молодец, что пришел, а я, вишь ты, ковами диаволовыми был от дела
отвлечен. Пожар вспыхнул на складах, что у Яузы стоят, да, спаси бог, вовремя я
про свою невзгоду прослышал! Вся дворня со мною ринулась, да с баграми, да с
бадьями! Ну, господь оберег: за два только строения огонь до моего амбара не
дошел. Добра погорело, скажу я тебе… — Говоривший отчаянно махнул рукой, но
большое лицо его исказилось не гримасой горя, а довольной улыбкою.
Марко смотрел тупо. Он только теперь начал соображать, что
нечаянной волею Провидения забрел именно на тот двор, который искал. А
молодица, зазвавшая его, не иначе жена его нового торгового партнера, Михаилы
Воротникова.
Ревность, разочарование так и ударили по сердцу, а потому он
не смог оценить значения торжествующей улыбки Михаилы и лишь проблеял в ответ
что-то сочувственное.
— Да ты что? Оглох? — счастливым басом продолжал греметь
Воротников. — Не слышал, чего говорено? Погорели нынче и Артамошка Гаврилов, и
Никомед Позолотиков, и Сашка Рыжий! Там еще целы склады Крапивина да Ваньки
Сахарова, но они нам не соперники. Что их товар противу моего? Все наши —
соболи, да горностаи, да векши — знаешь в какую цену теперь войдут?!
Мозги у Марко постепенно прояснялись. Пожар означает, что у
него почти не остается конкурентов на московском меховом рынке и он теперь
может диктовать свои условия что соотечественникам, что греческим купцам,
которые ждут не дождутся завтрашних торгов, чтобы отправить домой последние
обозы с пушным товаром этого года. Ан нет! Не будет никаких торгов! Все, что
осталось в пушных амбарах, теперь принадлежит ему, Марко Орландини!
Ему, да — если, конечно, Михаила не выкинет какой-нибудь
хитрой штуки. Эти русские… Они в делах ненадежны, как весенний лед. Скажем,
золотых монет они сами не чеканят, а пользуются венгерскими, или рейнскими, или
венецианскими дукатами, но стоимость их часто меняют. Марко уже сталкивался с
их уловками: если иноземец хочет купить что-нибудь на золото, они тотчас
уменьшают его стоимость, а если он нуждается в золоте, то русские, чая выгоду,
так эту стоимость взвинчивают, что за голову схватишься. В торге норовят
обмануть и при этом столько разводят ненужных разговоров!
Первая же сделка дала хороший урок.
Груз драгоценной посуды из муранского стекла редкости
невиданной, который привез Марко в Московию, надеясь обогатиться, русские
встретили таким кислым выражением своих бородатых лиц, что любой озадачился бы.
Хорошо, что земляки-итальянцы, которые строили Китай-город по воле
правительницы Елены, и ювелир Трифон из Катаро, и мастер Аристотель из Болоньи,
сооружавший церковь на главной площади Кремля, и другие знакомые торговцы из
Неаполя, Падуи, Флоренции подсказали, что русские, по их же собственному
выражению, «ваньку валяют», нарочно сбивая цену, и надобно с ними держаться
твердо, а пока подождать немного.
Марко еще подождал, но, так и не обнаружив ни в ком интереса
к своему товару, уже собрался ехать из России в Литву, как вдруг… Счастливый
случай свел его с Михайлою, и тот предложил хороший безденежный обмен: стекло
на меха. Это была прямая выгода, и Марко согласился с тем большей радостью, что
оставались с носом все, кто собирался его надуть, к тому же Михаила,
обходительный и радушный, пришелся ему по душе. Другие покупщики держались
заносчиво с заморским торговым гостем. И простой, черный народ смотрел букой.
Он, народ-то, искренне верил: все, что не русское, пропитано дьявольскою силою,
и когда иностранные послы ехали по Москве, то мужики, увидя их, крестились и
спешили запереться в свои избы, как будто перед ними очутились зловещие птицы
или какие-нибудь пугалы; только смельчаки и решались подходить поближе.
К слову сказать, немногочисленная прислуга Михаилы
Воротникова тоже всячески сторонилась Марко, но он очень скоро понял, что это
для него — выгода и удача, ибо по причине сей никто за ним не подглядывал, не
подсматривал… никто не мешал его свиданиям с Анисьею!
* * *
