Она могла… Марко не сомневался, что Анисья все могла!
Они редко говорили, но порою все же хватало времени не
только для объятий. Однажды Анисья дала Марко шелковый мешочек, в котором тонко
и сухо что-то шелестело, и сказала, что это — трава осот, весьма большое
подспорье в торговых делах. Марко верил только в свою удачу, но подарок принял
с благодарностью. Только святая мадонна знает, в чем крылась причина — в удаче
или в осоте, но невозможно было не заметить, как улучшились вдруг его дела!
Мало того, что Михаила не изменил слову и не взвинтил цену на свой товар, не
передал его другому покупателю, хотя мог теперь, после пожара, выбирать. Марко
продал меха с такой выгодой, какой даже предположить не смел в самых радужных
мечтах. Он мог бы уже возвращаться в Венецию, но рассудил, что прежде возьмет
партию хорошего товара, например, меду. Опять пришлось подождать немного… до
конца лета.
Разгоряченная плоть одобряла такое решение — в самом деле,
как это так, вдруг расстаться с Анисьей? Да разве они уже довольно натешились
друг другом? Нет, Марко подождет. И до исхода лета, и до глубокой осени, потому
что это значило увезти с собой не только мед, но и чистейший воск. А потом
вдруг явилась ему в голову отличная мысль: прикупить еще мехов на первых зимних
торгах! И опять новая — да еще какая догадка: а зачем вообще ждать торгов в
Москве? Не лучше ли поездить с Михайлой по охотничьим угодьям, где можно
набрать меха вдвое, втрое, вчетверо дешевле? Впрочем, он уже тогда знал, что
никуда не поедет: посулит хороший барыш Ми-хайле — и зашлет его по знакомым
промысловикам, а сам останется.
Останется с Анисьей.
* * *
Дни шли за днями, и он все больше привязывался к своей
чаровнице. А Анисья… Анисья не замыкалась в загадочном молчании, не заводила
глаза к небесам, не играла во внезапные охлаждения — все эти мелкие ухищрения
женского кокетства были ей чужды. Бесстыдно откровенна была московская купчиха
в желании наслаждаться своей молодостью, красотой, любовью — и также молодостью,
красотой и любовью Марко. Но с пылкостью и сладострастностью взрослой, опытной,
вечно неудовлетворенной женщины уживались в ней легкость нрава, почти
девчоночья простота. Так, она старалась для приличия уменьшить тяжесть греха:
снимала с себя крест, готовясь к встрече с любовником. Марко знал, что
некоторые супруги, прежде чем ложиться в постель, завешивают даже образа, но в
мыльне-то образов ни у кого не водилось, а крест, входя в столь опасное место,
православные и так снимают. Вот грех и творился шито-крыто. Виделись любовники
на неделе по нескольку раз, и никакой прыткий ум до сих пор не догадался об их
встречах, никто не озаботился, почему Анисья велит готовить себе мыльню чуть не
каждый день, да вдобавок в неурочную пору — во время послеобеденного отдыха.
Впрочем, Марко уже знал о пристрастии русских к баням. От всех болезней
лечились в банях; после ночи, проведенной супругами вместе, считалось
необходимым сходить в баню, прежде чем подойти к образу. Но в конце июня
сделались вдруг такие жары, что вышел указ — запретить топить мыльни, кроме
царских, общественных, дабы избежать пожаров. Прослышав об этом, Марко впал
было в отчаяние, но все же потащился вечером к Воротникову за каким-то
выдуманным делом. Первым, кого он увидел на дворе, был сам Михаила, сидевший на
крыльце босой, в одной лишь белой полотняной рубахе (дома Михаила вообще ходил
просто, но сундуки у него не пустовали: он как-то показывал Марко свои
богатейшие, поистине царские одежды из золотой парчи и алого дамаскина,
подбитые прекраснейшими соболями!), красный, распаренный, с мокрыми волосами —
и попивавший мед. Он явно только что слез с полка и был весьма доволен жизнью.
— Что же, что указ! — ухарски сверкал глазами Воротников. —
Мы своевольничаем. Баня… как без нее! Баня для нас такая необходимость, что все
москвичи посулили из своих домов изыти в чистое поле, коли нам не дадут бани
топить!
Захмелевший Марко едва не заплакал от умиления таким
пристрастием к дедовским обычаям. А уж когда появилась равнодушно-скромная,
приветливая Анисья в новом лазоревом летничке да белой рубахе, прикрывавшая
свою косу цвета спелой пшеницы лишь легоньким платочком, будто незамужняя
девица, то и вовсе счел себя счастливейшим из смертных. Тогда-то и озарило его
послать Михаилу на покупку пушнины одного — а самому остаться в Москве.
Святой Марко, покровитель его родного города и его самого,
не дал бы соврать: Марко с охотою повел бы Анисью под венец и назвал ее не
только возлюбленной, но и матерью своих детей, когда б не ее явное нежелание
брака (не с ним, а вообще брака!). Не побоялся бы и той власти, которую Анисья
над ним взяла. Нет, не зря чудились ему в этих глазах-озерах колдовские чары…
Анисья знала не только травы, для дела спорые, но и множество совершенно
диковинных вещей. Как-то при ней Михаила завел разговор о горностаевых шкурах,
которые имеют какие-то знаки вокруг головы и хвоста, по коим можно узнать, в
надлежащую ли пору пойман зверь и не вылезет ли мех. Анисья слушала, слушала,
прилежно нанизывая бисер, а потом вдруг прервала свое Молчание и спросила
таинственно:
— А ты, брат Михаила Петрович, покажешь ли гостю мех
баранец?
Бабьи сказки! — буркнул Михаила, отчего-то вдруг осердясь,
но Анисья не обратила на сие нимало внимания и, проворно соскочив с сундука, на
котором сидела, выхватила из-под крышки премохнатую шапку с ушами, пошитую из
какого-то диковинного желтовато-зеленоватого меха, похожего на мех енота своей
длинной остью, и принялась уверять, будто сей мех принадлежит баснословному
животно-растению по имени баранец, кое живет в низовьях Волги. Редкость эта приносит
плод, похожий на ягненка. Стебель его проходит через пупок и возвышается над
землею на три пяди. Ноги у баранца мохнатые, рогов нет, передняя часть — как у
рака, а задняя — чистое мясо, которое народы, в тех местах обитающие, охотно
приемлют в пищу. Баранец живет не сходя с места, пока имеет вокруг себя траву,
которую сгребает своими клешнями. А ежели прохожий человек сядет по нечаянности
с ним рядом, баранец может и укусить!
Марко, слушая сие, перетряхивался от брезгливости, воображая
этакое мясо-меховое чудище, но по купеческой привычке все-таки прикидывал — как
хорошо, ах, как хорошо было бы добыть сего баранца, ибо связанная с ним
история, кстати рассказанная, способна значительно поднять цену меха! Озадачило
поначалу неприкрытое недовольство хозяина, но потом Марко понял: тот просто
боялся за сестру, ибо всяческое ведовство и зелейничество сурово каралось не
только в странах католических, но и в православной Московии, а Анисья… Анисья,
конечно, была не простая женщина, а, как здесь говорили, вещая женка. И
овдовела не сама собою, как другие, а извела своего мужа, сжила-таки со свету!
Марко знал сие доподлинно: Анисья призналась в одну из тех
минут особенной, всепоглощающей откровенности, которые редкость даже между
любовниками.
