— И что? — простонал отец Амедео, а Цецилия, которая была
женщиной сообразительной, от его тупоумия вспылила:
— Да то! Значит, у него есть секретарь, который будет писать
донесения в Рим! Значит, нам предстоит прибрать к рукам этого секретаря!
— Браво, Цецилия! Браво! — воскликнул отец Балтазар, бросив
на нее взгляд, исполненный искренней любви и восхищения. — Хотя, должен
сказать, Гвидо Орландини — довольно крепкий орешек. Весьма умен! Весьма
образован! Доктор обоих прав — обладает специальными знаниями в области
канонического и римского права. ему разрешено преподавать, он является
одновременно теологом и юристом.
— Орландини?! — задумчиво проговорила Цецилия. — Я слышала
эту фамилию.
— Да, он родом из Венеции, — кивнул отец Балтазар. — И
здесь, в Венеции, у него был брат, преуспевающий торговец. Я попытался через
верных людей найти подходы к этому синьору Марко, но, увы, смог узнать только,
что около двух лет назад он исчез при весьма загадочных обстоятельствах. Он
где-то в Венеции, как мне кажется, но тщательно скрывается, и только иногда его
торговые партнеры получают от него указания, как распорядиться тем или иным
товаром или деньгами. Странный, непонятный тип!
Цецилия, которая кое-что слышала об этом «странном типе», с
трудом сдержалась, чтобы не поведать собравшимся о том, как однажды, пятнадцать
лет назад… Но сейчас это не имело значения: Марко все равно пропал!
— Итак, брат Гвидо, — продолжал отец Балтазар. — Этот еще
похлеще своего патрона! Неподкупен, строго блюдет церковные обеты…
— Ох, воля ваша, — ехидно протянула мать Антония, — но я
отношусь с большим недоверием к людям добродетельным и называю их лицемерами.
Уж лучше такие, как Джироламо: они не лгут!
— Замолчи! — вдруг рявкнула Цецилия, терпение которой
наконец иссякло. — Сколько можно тратить время на пустую болтовню?! Давайте
наконец решим, что делать! Говорите, отец Балтазар, говорите скорее и, ради
всего святого, не отвлекайтесь на словесные перепалки!
Против ожидания, мать Антония смолчала. А может быть, она
была так возмущена, что подавилась собственным возмущением. Во всяком случае,
отец Балтазар поспешил воспользоваться воцарившейся тишиной и торопливо
заговорил:
— Итак, донесение в Ватикан будет составлять брат Гвидо.
Предположим, он напишет не ту гнусь, которую изольет на нас Джироламо, а совсем
другой текст: мол, все спокойно в монастырях прекрасной Венеции, здесь царит
всеобщее благочестие. Конечно, иногда монахи украдкой приемлют скоромное во
время постов, но это единственный грех, который нам удалось обнаружить. Ну и
тому подобное.
Мать Антония открыла было рот, но тут же снова закрыла его.
Отец Балтазар послал ей успокаивающую улыбку:
— Вы правы, дорогая Антония. Донесение — это одно, а вот что
случится, когда Джироламо вернется в Ватикан?! Я могу только молить Всевышнего,
чьим промыслом мы все живы, чтобы Джироламо в Ватикан не вернулся. Разумеется,
тут мы постараемся помочь господу… Но это потом. На подготовку и осуществление
сего у нас еще будет время. Пока первейшая задача — совращение святого Гвидо!
Цецилия невольно расхохоталась, а потом, спохватившись, что
сама же нарушила свой запрет, виновато прикрыла рот ладонью.
Ох, до чего же полегчало у нее на душе, когда сделалось ясно,
как действовать дальше! Ну, умница Балтазар. Замечательно придумано! А слова
«совращение святого Гвидо» навели ее на еще более замечательную выдумку. Однако
она никому об этом не скажет, кроме… кроме той, кому предстоит это осуществить.
А пока послушаем, что говорят другие.
— А кого он предпочитает? — сразу перешел к делу заметно
оживившийся Амедео.
Поскольку пока что он хранил обет целомудрия, это никому не
ведомо. Однако в противоестественных пристрастиях замечен не был, с мальчиками
и козами не сношался! — сурово ответил отец Балтазар. Он ненавидел содомитов,
лесбиянок и прочих извращенцев, обожал простые, естественные отношения с
прекрасными дамами, но обычно держал свои pro et contra при себе, понимая, что
мужские монастыри калечат человеческое естество. Сейчас сорвалось… впрочем,
Амедео не способен обижаться надолго! И отец Балтазар продолжал:
— Лучше всего подпустить к нему женщину… обольстительную
женщину! Думаю, не у вас, мать Антония, так у вас, мать Цецилия, мы такую
найдем.
Взгляд, которым он одарил обеих аббатис, сделал бы честь
любому рыцарю. Балтазар явно намекал, что, пожелай обе настоятельницы принять
участие в игре, благочестивый Гвидо уж наверняка не устоял бы перед ними, и
тогда загвоздка была бы лишь в том, которую предпочесть. Поэтому лучше избавить
Гвидо от проблемы выбора, а выбрать самим…
— У меня есть то, что нужно! — затараторила Антония, не дав
Цецилии и рта раскрыть. — Моя Таланта искусна в разговоре, знает все тонкости
своего ремесла. У нее такая грудь, что мужчины теряют голову при одном только
взгляде на нее! Туллия — это, конечно, глаза! Рот! Чувственный, зовущий рот! А
бедра, бедра!.. Клянусь ранами Христовыми! — Мать Антония закатила глаза.
Улучив мгновение, Балтазар и Цецилия переглянулись поверх ее
головы, невероятным усилием спрятав усмешки. Оба тут же вспомнили одну из
комедий Аретино, где действовали две куртизанки, которых, по странному
совпадению, звали Таланта и Туллия. А мать Антония вела себя точь-в-точь как
персонаж этой пьесы Альвидиса, старая сводня с молитвами на языке, восхваляющая
свой товар, но не упоминающая о том, что Таланта — хитра и ловка, будто
ростовщик, а Туллию алчность способна толкнуть на преступление. Реальные
носительницы этих имен были хороши и обольстительны, слов нет, однако Балтазар
и Цецилия понимали: чтобы совратить Гвидо Орландини, мало смазливой мордашки и
торчащих грудей. Для этого нужно нечто особенное!
Мать Антония попыталась еще что-то сказать, но Балтазар
остановил ее мягким жестом:
— Хорошо, моя дорогая. Мы знаем ваш «товар». Верю, что
девушки привлекательны, однако… боюсь, если они приступят к благочестивому
Гвидо со своими ухватками, он выгонит их вон с порога, даже не взглянув на
знаменитые бедра и не дав раскрыть чувственные рты Однако что же вы молчите,
Цецилия? Неужели в вашей обители перевелись красавицы?
— Может, и не перевелись, да ведь она считает, что ни одна
женщина ей в подметки не годится! — проворчала Антония себе под нос, однако
достаточно громко, чтобы быть услышанной.
Впрочем, Цецилия сочла за лучшее сохранить на лице
дружелюбную улыбку: перед лицом опасности не время для свар, и дура Антония,
если этого не понимает!
