Девчонка, покорно семенившая рядом, тихонько всхлипнула. И
Марко вновь пробормотал слова, которым суждено было стать их постоянными
спутниками в этом долгом, мучительно долгом пути от Москвы до Венеции:
— Молчи, не то убью! Эй ты… как твое имя?
— Даша. Дашенька. Я…
— Молчи, не то убью!
Это было все, что он хотел знать о ней. И довольно, довольно
слов!
Венеция, 1538 Год
Глава 1
Выбор великого Аретино
— Ты совершенно уверен, Пьетро, что больше не хочешь меня?
Молодая дама с распущенными черными волосами, в которых
сверкали алмазные нити, медленно поднимала край своего багряного плаща — так,
что открывалась прелестная ножка в кружевном, туго натянутом белом чулке,
обутая в бархатную алую туфельку. Спереди у туфельки красовался затейливый
вырез, на чулке тоже был вырез, так что виднелись беленькие маленькие пальчики.
Ногти же покрывал густой кармин, и когда пальчики шевелились, они напоминали
каких-то необычайных красноголовых насекомых или тычинки росянки — того самого
цветка, который пожирает мушку, неосторожно забравшуюся в его чашечку. А
впрочем, в шевелении этих хорошеньких накрашенных пальчиков было что-то весьма
волнующее, поэтому неудивительно, что мужчина, раскинувшийся в кресле напротив
дамы, взирал на ее ножку с любопытством.
Дама между тем подтянула свой багряный плащ так высоко, что
над расшитой золотыми узорами подвязкой показалось тонкое белое колено и даже
часть бедра, и бросила выжидательный взгляд на мужчину. Тот поощрительно
улыбнулся, но не двинулся с места. Тогда дама проворно сбросила туфельку и
вытянула ногу над полом.
Повертела ею, словно любуясь стройностью лодыжки,
округлостью икры и высоким подъемом, а потом, чуть подвинувшись в кресле,
коснулась шаловливыми пальчиками складок ткани, которые прикрывали заветное
место мужчины, сидевшего напротив нее.
Тот вопросительно вскинул брови, но не отстранился от
будоражащего прикосновения, а только шире раздвинул ноги.
Заметив столь явное поощрение, дама проворнее зашевелила
пальчиками, норовя зацепить шнурки гульфика, и когда ей это не удалось, лицо ее
приняло такое озабоченное выражение, что мужчина не выдержал и рассмеялся:
— О Цецилия, ты прелесть! Ты просто прелесть! Прошу тебя,
продолжай.
Дама удвоила старания и скоро, издав короткий радостный
вздох, зацепила витой золоченый шнурок, дернула за него — и выпустила на волю
мужское естество, но не убрала ногу, а продолжала гладить и ласкать мужчину до
тех пор, пока дыхание его не участилось и он не произнес голосом, в котором
сквозило явное наслаждение:
— Обещай, что ты научишь ее делать так же!
Дама усмехнулась:
— Этому невозможно научить, Пьетро. Это или есть у женщины,
или нет. Что ты будешь делать, если твоя красавица окажется не очень способной
ученицей?
— Я буду дрессировать ее, как жонглер дрессирует свою
собачку. Впрочем, одного раза мне будет достаточно, чтобы уяснить, на что она
способна. Может быть, мне не захочется тратить на нее силы, и тогда…
— И тогда? — переспросила дама, затаив дыхание, но не
переставая между тем трудиться над вздымающейся мужской плотью. — Что тогда,
Пьетро?
— Тогда я попрошу тебя раздвинуть для меня свои хорошенькие…
— Хорошенькие — что? — бесстыже улыбнулась дама. — Ножки?
Или губки?
— И то, и другое, — ответил мужчина. — О-ох, Цецилия! Зачем
ты это делаешь, бога ради? Чего ты добиваешься? Ведь сегодня ночью я должен
быть силен, как десять похотливых козлов, а ты вынуждаешь меня потратить силы
заранее!
— Но мы ведь дадим девчонке вина, не так ли? — вкрадчиво
промурлыкала дама, задирая свой тяжелый плащ так. что стало видно, какого цвета
поросль внизу ее живота: черная, как смоль, и курчавая. — И ничего ведь не
изменится, если с ней для начала побывает не десять, а девять похотливых
козлов.
— И куда же денется десятый? — спросил мужчина, которого, по
всему было видно, этот разговор возбуждал ничуть не меньше, чем распутные
прикосновения.
— Вот сюда, — промурлыкала дама, показывая пальцем на
кудрявое украшение своего животика. — Ну же, Пьетро! Или ты уже сделался
стариком?! Да ведь еще полгода назад ты мог удовлетворить пятерых сестер
подряд, а потом еще хватало сил для аббатисы!
— Просто я боюсь, что если начну с аббатисы, то уже не
захочу касаться сестер! — захохотал мужчина, резко вскакивая с кресла. Меч его
вызывающе торчал. — Ну, так что ты предпочитаешь раздвинуть, моя прелестная
Цецилия?
Цецилия закинула ноги на подлокотники кресла с проворством,
выдающим частую практику, и мужчина опустился на колени меж ее широко
раздвинутых бедер.
— О Пьетро… Пьетро! — тоненько взвыла она, вцепляясь ногтями
в его спину с такой силой, что по светло-зеленому бархату камзола протянулись
рыхлые бороздки.
Голова ее запрокинулась, глаза крепко зажмурились, и на лице
мужчины промелькнула снисходительная усмешка Сколько Пьетро помнил, Цецилию
всегда легко было удовлетворять, но потом она разгоралась снова. Многие из ее
любовников (у Цецилии всегда было их несколько одновременно) очень ценили это
ее свойство, позволяющее им, не тратя много сил, показывать себя с лучшей
стороны и слыть галантными кавалерами. Но Пьетро был одним из тех немногих,
которым нравится долгая любовная игра, нравится преодолевать внутреннее
сопротивление женщины, порою чуть ли не силком подводя ее к воротам блаженства.
Пьетро сам любил обучать искусству любви и получал от долгожданного восторга
своей возлюбленной едва ли не большее удовольствие, чем от собственного
завершения, которое искусно продлевал и отдалял до тех пор, пока терпеть уже
становилось непереносимо. А мгновенный экстаз, подобный тому, который
испытывала Цецилия, разочаровывал его и даже расхолаживал. Вот и сейчас он
почувствовал, как исчезает пылкость, — но дама бросила на него томный,
выжидательный взгляд из-под увлажненных ресниц, и Пьетро стало стыдно обмануть
ее ожидания.
