Но за всякое испытание человеку полагается награда. Когда
Том шел после завтрака в школу, ему завидовали все встречные мальчики, потому
что в верхнем ряду зубов у него теперь образовалась дыра, через которую можно
было превосходно плевать новым и весьма замечательным способом. За Томом бежал
целый хвост мальчишек, интересовавшихся этим новым открытием, а мальчик с
порезанным пальцем, до сих пор бывший предметом лести и поклонения, остался в
полном одиночестве и лишился былой славы. Он был очень этим огорчен и сказал
пренебрежительно, что не видит ничего особенного в том, чтобы плевать, как Том
Сойер, но другой мальчик ответил только: «Зелен виноград!» – и развенчанному
герою пришлось со стыдом удалиться.
Вскоре Том повстречал юного парию Гекльберри Финна, сына
первого сент-питерсбергского пьяницы. Все городские маменьки от души ненавидели
и презирали Гекльберри Финна за то, что он был лентяй, озорник и не признавал
никаких правил, а также за то, что их дети восхищались Геком, стремились к его
обществу, хотя им это строго запрещалось, и жалели о том, что им не хватает
храбрости быть такими же, как он. Том наравне со всеми другими мальчиками из
приличных семей завидовал положению юного отщепенца Гекльберри, с которым ему строго
запрещалось водиться. Именно поэтому он пользовался каждым удобным случаем,
чтобы поиграть с Геком. Гекльберри всегда был одет в какие-нибудь обноски с
чужого плеча, все в пятнах и такие драные, что лохмотья развевались по ветру.
Вместо шляпы он носил какую-то просторную рвань, от полей которой был откромсан
большой кусок в виде полумесяца; сюртук, если он имелся, доходил чуть не до
пяток, причем задние пуговицы приходились гораздо ниже спины; штаны держались
на одной подтяжке и висели сзади мешком, а обтрепанные штанины волочились по
грязи, если Гек не закатывал их выше колен.
Гекльберри делал, что хотел, никого не спрашиваясь. В сухую
погоду он ночевал на чьем-нибудь крыльце, а если шел дождик, то в пустой бочке;
ему не надо было ходить ни в школу, ни в церковь, не надо было никого
слушаться: захочет – пойдет ловить рыбу или купаться когда вздумает и просидит
на реке сколько вздумает; никто не запрещал ему драться; ему можно было гулять
до самой поздней ночи; весной он первый выходил на улицу босиком и последний
обувался осенью; ему не надо было ни умываться, ни одеваться во все чистое; и
ругаться тоже он был мастер. Словом, у этого оборванца было все, что придает
жизни цену. Так думали все задерганные, замученные мальчики из приличных семей
в Сент-Питерсберге.
Том окликнул этого романтического бродягу:
– Здравствуй, Гекльберри!
– Здравствуй и ты, коли не шутишь.
– Что это у тебя?
– Дохлая кошка.
– Дай-ка поглядеть, Гек. Вот здорово окоченела! Где ты ее
взял?
– Купил у одного мальчишки.
– А что дал?
– Синий билетик и бычий пузырь; а пузырь я достал на бойне.
– Откуда у тебя синий билетик?
– Купил у Бена Роджерса за палку для обруча.
– Слушай, Гек, а на что годится дохлая кошка?
– На что годится? Сводить бородавки.
– Ну вот еще! Я знаю средство получше.
– Знаешь ты, как же! Говори, какое?
– А гнилая вода.
– Гнилая вода! Ни черта не стоит твоя гнилая вода.
– Не стоит, по-твоему? А ты пробовал?
– Нет, я не пробовал. А вот Боб Таннер пробовал.
– Кто это тебе сказал?
– Как кто? Он сказал Джефу Тэтчеру, а Джеф сказал Джонни
Бэккеру, а Джонни сказал Джиму Холлису, а Джим сказал Бену Роджерсу, а Бен
сказал одному негру, а негр сказал мне. Вот как было дело!
– Так что же из этого? Все они врут. То есть все, кроме
негра. Его я не знаю, только я в жизни не видывал такого негра, чтобы не врал.
Чушь! Ты лучше расскажи, как Боб Таннер это делал.
– Известно как: взял да и засунул руки в гнилой пень, где
набралась дождевая вода.
– Днем?
– А то когда же еще.
– И ЛИЦОМ К ПНЮ?
– Ну да. То есть я так думаю.
– Он говорил что-нибудь?
– Нет, кажется, ничего не говорил. Не знаю.
– Ага! Ну какой же дурак сводит так бородавки! Ничего не
выйдет. Надо пойти совсем одному в самую чащу леса, где есть гнилой пень, и
ровно в полночь стать к нему спиной, засунуть руку в воду и сказать:
Ячмень, ячмень, рассыпься, индейская еда, Сведи мне бородавки,
гнилая вода… – потом быстро отойти на одиннадцать шагов с закрытыми глазами,
повернуться три раза на месте, а после того идти домой и ни с кем не
разговаривать: если с кем-нибудь заговоришь, то ничего не подействует.
– Да, вот это похоже на дело. Только Боб Таннер сводил не
так.
– Ну еще бы, конечно, не так: то-то у него и бородавок уйма,
как ни у кого другого во всем городе; а если б он знал, как обращаться с гнилой
водой, то ни одной не было бы. Я и сам свел, пропасть бородавок таким способом,
Гек. Я ведь много вожусь с лягушками, оттого у меня всегда бородавки. А то еще
я свожу их гороховым стручком.
– Верно, стручком тоже хорошо. Я тоже так делал.
– Да ну? А как же ты сводил стручком?
– Берешь стручок, лущишь зерна, потом режешь бородавку, чтоб
показалась кровь, капаешь кровью на половину стручка, роешь ямку и зарываешь
стручок на перекрестке в новолуние, ровно в полночь, а другую половинку надо
сжечь. Понимаешь, та половинка, на которой кровь, будет все время притягивать
другую, а кровь тянет к себе бородавку, оттого она исходит очень скоро.
– Да, Гек, что верно, то верно; только когда зарываешь, надо
еще говорить: «Стручок в яму, бородавка прочь с руки, возвращаться не моги!» –
так будет крепче. Джо Гарпер тоже так делает, а он, знаешь, где только не был!
Даже до самого Кунвилля доезжал. Ну, а как же это их сводят дохлой кошкой?
– Как? Очень просто: берешь кошку и идешь на кладбище в
полночь, после того как там похоронили какого-нибудь большого грешника; ровно в
полночь явится черт, а может, два или три; ты их, конечно, не увидишь, услышишь
только, – будто ветер шумит, а может, услышишь, как они разговаривают; вот
когда они потащат грешника, тогда и надо бросить кошку им вслед и сказать:
«Черт за мертвецом, кошка за чертом, бородавка за кошкой, я не я, и бородавка
не моя!» Ни одной бородавки не останется!
– Похоже на дело. Ты сам когда-нибудь пробовал, Гек?
