На эстраду очень самоуверенно вышел Том Сойер и с неистовым
воодушевлением, бешено размахивая руками, начал декламировать бессмертную и
неистребимую тираду: «О, дайте мне свободу
[3]!
«, но, дойдя до середины,
запнулся. На него напал страх перед публикой, ноги под ним затряслись, и в горле
перехватило дыхание. Слушатели явно жалели его, но молчали, а молчание было еще
хуже жалости. Учитель нахмурился, так что провал был полный. Том попробовал
было читать дальше, но ничего не вышло, и он с позором удалился. Раздались
жидкие хлопки, но сейчас же и смолкли. За сим последовало „На пылающей палубе
мальчик стоял“
[4],
а также «Ассирияне шли
[5]»
и другие перлы, излюбленные
декламаторами. Потом состязались в правописании и чтении. Теперь на очереди был
гвоздь вечера – оригинальные произведения молодых девиц. Одна за другой они
подходили к краю эстрады, откашливались, развертывали рукопись, перевязанную
хорошенькой ленточкой, и начинали читать, особенно напирая на выразительность и
знаки препинания. Темы были все те же, над какими в свое время трудились их
матушки, бабушки и, без сомнения, все прабабушки, начиная с эпохи крестовых
походов. Тут были: «Дружба», «Воспоминания о былом), „Роль религии в истории“,
„Царство мечты“, „Что нам дает просвещение“, „Сравнительный очерк политического
устройства различных государств“, „Задумчивость“, „Дочерняя любовь“,
„Задушевные мечты“ и т.д.
Главной особенностью этих сочинений была меланхолия, любовно
вынянченная и выпестованная, кроме того – сущее наводнение всяких красивых слов
и к тому же – манера носиться с каким-нибудь любимым выражением до тех пор,
пока оно не навязнет в зубах и не потеряет всякий смысл; а особенно заметна и
неприятна была надоедливая мораль, которая помахивала куцым хвостом в конце
каждого сочинения. Какая бы ни была тема, автор из кожи лез, чтобы впихнуть в
свое произведение что-нибудь полезное и поучительное для добродетельного и
возвышенного ума. И хотя фальшь этой морали бьет в глаза, ее ничем не
искоренишь; она до сих пор остается в силе и не выведется в наших школах, пока
свет стоит. Нет ни одной школы во всей нашей стране, где ученицы не чувствовали
бы себя обязанными заканчивать сочинение моралью; и чем легкомысленней и
маловерней ученица, тем длинней и набожней будет мораль. Но довольно об этом.
Горькая истина никому не по вкусу. Давайте вернемся к экзаменам. Первое из
прочитанных сочинений было озаглавлено: «Так это и есть жизнь?» Быть может,
читатель выдержит хоть один отрывок из него:
«На торных путях жизни с каким радостным волнением
предвкушает юный ум некое долгожданное празднество! Воображение живо
набрасывает розовыми красками картины веселья. В мечтах изнеженная поклонница
моды уже видит себя среди праздничной толпы, окруженною всеобщим вниманием. Ее
изящная фигура, облаченная в белоснежные одежды, кружится в вихре упоительного
танца; ее глаза сияют ярче всех; ее ножки порхают легче всех в этом веселом
сборище.
В таких упоительных мечтах время проходит быстро, и
наступает желанный час, когда она должна вступить в тот светлый рай, о котором
говорили ей счастливые грезы. Как волшебнопрекрасно кажется здесь все ее
очарованному взору! Каждое новое явление для нее все более пленительно. Но с
течением времени она обнаруживает, что под этой блестящей внешностью скрывается
суета сует; лесть, когда-то пленявшая ее душу, теперь только раздражает;
бальные залы потеряли для нее свое очарование; с расстроенным здоровьем и горечью
в сердце она бежит прочь, уверившись, что светские удовольствия не могут
удовлетворить стремлений ее души! « И так далее, и тому подобное. Одобрительный
гул то и дело слышался во время чтения, сопровождаемый шепотом: „Как мило! «,
«Какое красноречие! “, «Как это верно! «, а после того, как все это закончилось
особенно надоедливой моралью, слушатели восторженно захлопали в ладоши.
Потом выступила стройная меланхолическая девица,
отличавшаяся интересной бледностью, происходящей от пилюль и несварения желудка,
и прочла «поэму». Довольно будет и двух строф:
ПРОЩАНИЕ МИССУРИЙСКОЙ ДЕВЫ С АЛАБАМОЙ Алабама, прощай! Я
любила тебя, А теперь я тебя покидаю!
Лью я горькие слезы, всем сердцем скорбя, И навеки тебя
оставляю.
Алабама, тебе шлю любовь и привет.
О долинах твоих я горюю.
Пусть остынут навеки и сердце и tete, Если только тебя
разлюблю я.
Очень немногие из присутствующих знали, что такое «tete», но
все-таки стихи очень понравились.
После нее перед зрителями появилась смуглая, черноволосая и
черноглазая барышня; она выдержала долгую паузу, сделала трагическое лицо и
начала читать размеренно и торжественно:
ВИДЕНИЕ «Ночь была бурная и темная. Вокруг небесного
престола не мерцала ни одна звезда, но глухие раскаты грома непрестанно
сотрясали воздух, в то время как ужасающая молния гневно сверкала в облачных
чертогах небес, как бы пренебрегая тем, что знаменитый Франклин
[6] укротил ее
свирепость! Даже неистовые ветры единодушно покинули свое таинственное убежище
и забушевали над землей, словно для того, чтобы эта бурная ночь казалась еще
более ужасной.
В эту пору мрака и уныния мое сердце томилось по
человеческому участию, но вместо того – Мой друг, моя мечта – советник лучший
мой В скорбях и в радости – явилась предо мной.
Она приближалась, подобная одному из тех небесных созданий,
которые являются юным романтикам в мечтах о сияющем рае, – царица красоты, не
украшенная ничем, кроме своей непревзойденной прелести. Так тиха была ее
поступь, что ни одним звуком не дала знать о себе, и если бы не волшебный
трепет, сообщившийся мне при ее приближении, она проскользнула бы мимо
незамеченной, невидимой, подобно другим скромным красавицам. Странная печаль
была разлита в ее чертах, словно слезы, застывшие на одеянии Декабря, когда она
указала мне на борьбу стихий под открытым небом и обратила мое внимание на тех
двух, что присутствовали здесь».
