Наконец, Алексей, ты сам мне вчера говорил, будто Людмила Тихоновна упоминала о некоем мужчине, которого ранним утром двадцать шестого видела возле бани. Кто это был, она якобы не разглядела, но заметила рюкзак у него на плече…Так?
– Она решила, что это я или Димка, – ответил Рузанов, – а мне тогда как раз пришла в голову мысль, что, может, он рыбачить на Павлов пруд отправился…
– Вот именно. Но мог ли это быть Скорняков? Вряд ли. Другое дело, если бы старуха видела голого мужика с ножом… Тогда – да. Следовательно, это вполне мог быть убийца. Тем паче, что Димкин рюкзак так и не нашелся. Таким образом, суммируя эти сведения, мы можем сделать предположительные выводы о месте и времени преступления – оно было совершено в бане, на рассвете двадцать шестого августа!
Костромиров поднялся из-за стола, некоторое время молча вышагивал по комнате, озабоченно хмурясь и нервно потирая руки, потом решительно уселся обратно и продолжил:
– Теперь придется перейти к самой неприятной части. Давайте подумаем, как будет рассуждать следствие. Итак, нас здесь, в деревне, четверо и теоретически каждый может попасть под подозрение. Ну, меня и старуху можно сразу исключить – ни возможностей, ни мотива… Ты, Тань, тоже по женской своей слабости вряд ли сумела бы убить, да еще и оттащить тело за километр от места преступления. Вот и получается, что из всех присутствующих убить Скорнякова мог только ты, Алексей…
Рузанов сначала недоуменно вытаращился на Игоревича, потом несколько истерично рассмеялся:
– Мощно, доцент! Слов нет, логика – железная! И какой же мотив, по-твоему, это самое следствие может мне приписать? С какого перепугу мне нужно было убивать Димку?
– С этим-то как раз все просто – ревность, страсть, соперничество из-за женщины и все такое… Нужно быть слепым, чтобы не заметить, как ты смотришь на Татьяну… Я не прав? Ну а Димка – встал на пути… Может, даже предложил уже руку и сердце. Партия-то он, безусловно, более выгодная, и, вполне вероятно, что женщина, да еще и обремененная ребенком, предпочла бы именно его. Тут важно не это… Впрочем, будет лучше, если я просто изложу свое видение событий… то есть – как они должны были развиваться, когда бы убийцей был именно ты. Значится, так: ранним утром в субботу ты тихонько поднимаешься с постели и идешь в баню… Ведь ты же вставал и выходил из дома часов в шесть утра? Татьяна же это запомнила!.. Но Димка уже проснулся и вышел на крыльцо, поэтому ты оглушаешь жертву ударом бутылки по голове, затаскиваешь в помещение и там добиваешь ударом ножа в сердце. Встает вопрос: что делать с трупом? Надолго отлучаться ты опасаешься – Танька может заметить, и ты, запихнув труп за каменку… подкоптиться, так сказать… хватаешь его вещи – одежду и все, что попадается под руку, и прячешь где-то недалеко в березках (в это время тебя и замечает бабка Люда), после чего спешишь вернуться в избу… Дело сделано. Поскольку большинство Димкиных вещей отсутствует, днем тебе удается создать впечатление, что он куда-то смотался. Но труп по-прежнему в бане, и что с ним делать, ты никак определиться не можешь… И вот тут, когда Татьяна уезжает в Нагорье, старуха Развоева показывает тебе местное чудовище – Анчипку, и у тебя зарождается остроумная мысль, скормить ему покойника! В полном смысле – концы в воду! Возможно, мое появление несколько нарушает твои планы, но не слишком: под тем предлогом, что хочешь поработать, ты отправляешься на ночь в баню, намереваясь, когда все будут спать, оттащить тело к пруду. С этой целью ты, между прочим, и захватываешь с собой керосиновую лампу – в темноте дороги не найти… Ты относишь тело к водоему, причем, конечно, пачкаешь сапоги болотной грязью и ряской, которые утром я и обнаруживаю на их подошвах… Но там, у пруда, у тебя в памяти всплывают мои слова о том, что щука не в состоянии заглотить взрослого человека. А ты желаешь все сделать предельно изящно – чтобы никаких следов! Тогда тебе на ум приходит идея расчленить труп и скормить его Хитнику по частям; ты возвращаешься за топором, но – вот беда! – дверь в избу оказывается заперта… Я, кстати, слышал, как ночью кто-то скребся на крыльце… Ну так вот, ситуация, казалось бы, патовая, ты – в растерянности… Лишь когда уже на рассвете Татьяна, отлучась на двор, оставляет входную дверь открытой, тебе удается проникнуть в горницу и взять наконец топор… Встреча со мной расстраивает и эту твою последнюю попытку навсегда избавиться от трупа… Дальнейшее – известно.
Татьяна, до сей поры слушавшая Костромирова с пристальным вниманием, неожиданно хлопнула по столу ладонью и резко заявила:
– Ерунда! Притянутая за уши ерунда! Ты забыл самое главное – я вчера вечером разговаривала с Димкой по телефону! И он был жив и здоров!
– А ты убеждена, что разговаривала именно с ним? – вкрадчиво поинтересовался Игоревич. – Ты хорошо его слышала? Узнала голос?
– Ну-у, – замялась Гурьева, – слышно было, правда, плохо… и голос… Но тогда, с кем я могла говорить?! Я же звонила на его мобильник!
– Нетрудно догадаться, – отозвался бледный, будто привидение и молчавший до сей поры Рузанов, – если с тобой разговаривал не Димка, то это мог быть только убийца.
– Убийца?! – сдавленно ахнула Танька.
– Конечно, – повторил Алексей. – Короче, убийцу можно вычислить по мобильнику, его и надо искать.
– Я его уже нашел, – устало ответил Рузанову Костромиров, выкладывая на стол черный «Samsung». – В кармане твоей телогрейки.
Глава 17
УСПЕНИЕ
Несколько мгновений Рузанов изумленно смотрел на телефон, внезапно лицо его стало темнеть, наливаться кровью и, наконец, совершенно преобразилось, искаженное чудовищной гримасой злобы.
– Хитер, собака! – процедил он сквозь зубы и, сжав кулаки, стал тяжело подниматься с топчана.
Но ни он, ни сидевшая напротив Гурьева не успели заметить молниеносного, как мысль, движения Костромирова, а тот уже приложил ладонь к затылку Алексея и слегка нажал большим и указательным пальцами куда-то чуть пониже ушных раковин. Взгляд Рузанова немедленно потерял всякую осмысленность, веки стали смыкаться, а сам он принялся заваливаться набок, точно нанюхавшись эфира. Горислав подхватил его под мышки и бережно уложил обратно на топчан.
– Не беспокойся, – сказал он Татьяне, – все в порядке, часа через два очнется… даже помнить не будет, что отключился.
Но Гурьева его не слышала, она сидела, зажав обеими руками рот, а в ее расширенных зрачках плескалось темное пламя ненависти и ужаса.
– Гад! Гад такой! – буквально взвизгнула она через секунду срывающимся от душившего ее бешенства голосом. – Мразь! Гадина!
– Ну, ну! – остановил ее Костромиров, заметив, что она порывается вскочить и броситься на Рузанова. – Горячиться не надо! И, вообще, – прибавил он с кривой усмешкой, – довольно странно все это слышать в адрес человека, который ради обладания тобой готов был пойти даже на преступление…
Татьяна дико взглянула на него и зашлась в судорожных рыданиях, не переставая твердить: «Гадина! Гадина!».
